Когда порядок был восстановлен и утих скрип лаптей расходящегося по домам народа, староста, усевшись на лавку, долго молчал, потом сказал:
— Вот ведь какое дело!
— Да уж… — принимая старостино соболезнование, откликнулся Сашка.
— Мы ведь что… А у Рогули приговор княжий на пергамене… Мы и ничего, — сказал Влас.
— Да и не виню, — сказал Сашка. — Сам разберусь.
Помолчали.
— Слыхал, Лександра Степаныч, что с Тверью воевать будем?
— Слухами земля полнится… А что ты меня по отчеству-то величаешь? — насторожился Одинец.
— Нет, не слухи: пришла в волость грамота от Ивана Даниловича — по ратнику от каждых семи дворов выставить…
— Мне-то что?
— Одёжу каждому обязаны справить, оружье, харчей… — гнул свое, далёкое, староста.
— Не виляй, дядя Влас…
— От ваших домов долгую соломинку Тетерька, сын Гераськи Пискуна, вытянул, — огородами пробирался к цели старик.
— Да он же совсем парнишка еще! — поразился Одинец. — И сын единственный у матери.
— Вот и я говорю: малец, да что поделаешь — шестнадцать годков минуло, стало быть, годен для службы. А какой он служака? До первой схватки. И — карачун молокососу. Ну, и ржи мы семь кулей дадим… Нонче зима ох трудная будет, пропал летось урожай.
— Э-э, — подал голос старый кузнец, до сей поры в задумчивости нависавший над злополучной лоханью. Он решительно плюнул в ёмкость, отошел и встал перед старостой, уперев руки в бока:
— Ты, Власий, стыд бы поимел, ай совсем Бога не боишься? Сашка дня не прошло как с войны воротился, и на тебе — опять в пекло?!! Ему семью надо ехать выручать.
— Да я что, — стушевался староста, — оно ведь как Лександра Степаныч решит… Всё едино на Москву ему ехать. Сапоги яловые справили бы. Почти новые. Так что уж ты подумай, Ле…
— Знаем, знаем, подлиза — «Лександра Степаныч!» — заорал кузнец. — Уйди, Влас, от греха: что-то я сегодня не с той ноги встал!
Маленький староста обиженно прошествовал к двери у него под локтем. Кузнец, широко крестясь, успокаиваясь, обернулся к божнице. На четвертом поклоне в горницу с улицы просочилось сопливое создание — соседский пострелёнок Митька — пропищало:
— Дедушка Власий велел передать: и бараниху стельную в хозяйство. Для приплоду…
— А-а! — взвыл старый кузнец.
Многие на улице видели и слышали, как вынес Одинец со двора Митьку, поставил у ворот, погладил по рассыпающимся белым кудряшкам, накрыл их шапкой, сказал:
— Ответь дедушке Власу, мол, думать Одинец будет…
* * *
Думай не думай, а в Москву всё едино надо. Там семья… Поход, который затевал князь Иван Данилович, был для Одинца делом десятым: «Ладно, время покажет, авось выкручусь».
