Вот на этом мой мысленный процесс был прерван, ощущение паучьих лапок исчезло, а в пространстве захламленной спальни что-то, запиликав, начало двигаться. И то ли пол опустился, то ли я воспарила, но из-за движения воздуха не разобрать. А через минуту слышу:
— Все сделано, господин.
— Приготовь спальню, — приказал серокожий.
И вот тут подо мной возник пол. Затем вернулось зрение и возможность двигаться. Открываю глаза, а перед ними круги красные яркие и желтые блеклые, но более всего раздражают слепящие сизые, я опять зажмурилась:
— Твою мать!
— Ее на церемонии не будет, — последовал сухой ответ от рядом стоящего.
Никогда плохого чужим родителям не желала, но этого спокойного уникума просто захотела задеть:
— Померла?
— Если бы… — хмыкнул. — Спит.
Ага, не одна я здесь кровожадная. Вновь попыталась открыть глаза, а сизые круги стали еще агрессивнее:
— Во имя Отца, черт подери, и его сына…, когда это закончится?!
— Закончится скоро. Отца на церемонии тоже не будет. А брат присутствовать не может.
— Спит?
— Нет. Сидит.
— В нужнике? — не сдержалась, потирая глаза обеими руками. — Да уж, если вы столько времени лежите, проблем со здоровьем не избежать.
— Нет. Он в четвертом мирке. А сравнение выбрано подходящее. — Грубиян взял меня за руки, и в глазах все стало более или менее проясняться.
— Слушай, нечего гнать на этот мир. Он нормальный.
— Так ты из тормозного четвертого?
— Ну как бы…, — вспомнила о своем решении выведать информацию и принялась за расспросы: — А если да, то это что-то значит?
Оглядываюсь, а вокруг никого, надо мною свет из круглого оконца, предо мной каменная кладка с массивной полкой, торчащей из стены, и огромный портрет на ней. Изображение не разобрать, но явно что-то кровавое.
Судорожно сглотнула:
— То есть, у меня есть привилегии тут, в твоем мире?
— Никаких.
В это мгновение в жуткой живописи напротив возникло движение, размытые пятна стали четче, линии агрессивнее, цвета холоднее, в итоге на меня воззрился красивый худой Лихо-два, явно его отец или дед или… еще неизвестно кто, но ему и с кожей, и с волосами повезло больше.
— Но мы здесь любим людей, — возвестило это чудо художественное.
Что-то не нравится мне его интонация. Надеюсь все, что придумано у нас о вурдалаках — это сказки. Пожалуйста, пусть это будут сказки!
— Сколько тебе лет, дитя? — вкрадчиво поинтересовался портрет.
— Двадцать три, — вспомнила, что для обитателей Океании я была древнейшей старушенцией. А тут, выходит, все иначе?
