— Дорогая, не представишь нас? — Глава жандармерии с ходу производил самое благоприятное впечатление. Герр Герман был высок, статен и благообразно сед. Военная его выправка весьма гармонировала со строгим зеленым мундиром, который он, из скромности врожденной, не иначе, украшал лишь одною медалькой.
Серебряной звездой Акхара.
— Это Диттер. — Я подхватила инквизитора под ручку. Все-таки в местном обществе свое надо при себе держать. Это они внешне все такие распрекрасные, а глазом моргнуть не успеешь, как сопрут, присвоят и скажут, что так оно и было. — Дознаватель. Старший. А это герр Герман. Глава жандармерии, дядюшкин закадычный друг и большой шельмец.
Герман захохотал. Смеялся он громко, с большим энтузиазмом, показывая, сколь ему весело. Вот только взгляд оставался ледяным. Меня он не любил. Мягко говоря. И порой мне даже казалось, что он всякий раз прикидывает способ, каким будет избавляться от тела… или учить жизни. Учить жизни, по словам девочек, он любил. И делал это умеючи, всякий раз доводя до грани, но не калеча… Страшный человек.
— Она всегда была такой оригиналкой… — Он пожал Диттеру руку и тот рукопожатие выдержал. А хватку Германа не всякий вынести способен был.
Диттер даже не поморщился.
— К нам тут из вашего ведомства редко заглядывают, — доверительно произнес он и, прицокнув языком, добавил: — Что, черная чахотка? Это правильно, что к нам приехал… У нас тут климат подходящий. Источники. Грязи лечебные… Глядишь, и поживешь еще чутка…
— Спасибо.
А вот теперь Диттер злился. Я же задумалась. Чахотка — это плохо. А черная — очень и очень плохо. Если с обыкновенной целитель — не всякий, само собою, но благословенный, — справится, то против черной средства нет. Болезнь, усиленная проклятьем, медленно пожирает человека изнутри.
Смерть поганая. Медленная. Болезненная. Кости становятся мягкими, мышцы атрофируются. Тело отказывается принимать пищу. И лишь морфий приносит какое-никакое облегчение. Потом тело начинает гнить и… право слово, как по мне, то милосердней призвать Плясунью, чем милостью лекаря удерживать бедолагу в мире живых.
Герман отошел. А Диттер проводил его взглядом. Недобрым таким…
— И как давно? — поинтересовалась я, отбирая бокал. Шампанское? Виски… и как минимум из нижнего погреба, где еще дед мой собрал самые изысканные сорта.
Морфий… Надо будет Марку отписаться, у него, помнится, был лучший морфий в этом треклятом городе. А то ж с Диттера станется в аптеку пойти, там же порошок разбавляют безбожно. Аптечным морфием только детские колики унимать, это каждый знает.
