Довольно скоро он поднялся на такую высоту, что у него уже не осталось сомнений: если он сорвется, то разобьется насмерть. Кроме того, он начал опасаться, что не сможет использовать веревку до конца – плечи у него горели от напряжения, пальцы сводила судорога. Он принялся поносить себя последними словами – если бы его учителя их услышали, у них из орбит повылезали бы глаза и они бы поспешили в церковь.
«Остается только одно, – сказал он себе. – Сделать это так же, как тролль».
Отказаться от веревки – и тогда ноги смогут принять на себя половину нагрузки.
«Добрый Эйдон, храни меня, ведь, если я умру, что подумают люди? Они решат, что я идиот. Конечно, так и случится. И они будут правы».
Но у него не оставалось выбора, разве что закричать и попросить о помощи, и, хотя руки ужасно болели, еще больше его пугала мысль о том, что все сбегутся посмотреть на чудовищную глупость наследного принца. Он завязал веревку вокруг пояса на тот случай, если совершит серьезную ошибку, потом слегка покачался взад и вперед, пытаясь найти на стене подходящий упор для руки. В первый раз у него ничего не получилось, но со второго он нашел трещину и просунул в нее пальцы – и почти сразу перестал раскачиваться. Поискал ногами выступ, но узел на поясе стал слабеть, и он начал соскальзывать со стены вниз.
Морган вознес молитву к Элизии, думая о добром снисходительном лице матери бога, рассчитывая, что в ее душе найдется милосердие для пьяных молодых идиотов, потом снова качнулся в сторону башни, полностью отпустил веревку и вставил пальцы в ближайшую щель в стене. Узел развязался, веревка соскользнула вниз и теперь раскачивалась у него за спиной, а он не мог до нее дотянуться. Все внутри у Моргана похолодело. Теперь он мог лишь двигаться вверх или вниз по стене, как делал Сненнек.
Дальше начался настоящий кошмар. Морган плохо помнил, что происходило потом, ему лишь казалось, будто поиски очередного уступа продолжались часами. Он знал, что этот подъем будет сниться ему до конца жизни, если повезет и он уцелеет. Он изо всех сил старался не обращать внимания на боль и медленно, невозможно медленно, как гусеница, двигался дальше, он безумно устал, все тело у него мучительно ныло, и он уже не мог вспомнить, что когда-то чувствовал себя иначе. Он миновал третий этаж, потом четвертый, так невероятно медленно, словно ждал, пока растает снег. Он мог думать только о том, как найти упор для руки или ноги и подтянуться вверх. Вес собственного тела казался чужим, словно на плечах висел еще один человек и тащил его вниз, в пустоту, к гибели.
