Разворачиваемся, идём в обратном направлении. «Плохо, дивизион. Круг по плацу дополнительно!.. Дивизион… кругом… марш!»
Разворачиваемся чётко, как один человек. Идём. Ни у кого не собъётся в сапоге портянка, не ослабеет на шаге нога, не закружится голова. Неположено. Мы отлиты из олова. Мы будем шагать до тех пор, пока мальчику, Хозяину, не надоест играть и он не сгребёт нас в коробку.
«Дивизион… напра-во!.. Нале-во!.. Кругом… марш!.. Песню запевай!»
«ШЁЛ. ОТРЯД. ПОБЕ. РЕГУ. ШЁЛ. ИЗДА. ЛЕКА. ШЁЛ. ПОДКРАС. НЫМЗНА. МЕНЕМ. КО. МАНДИР. ПОЛКА…» — отрывисто выплёвываем осточертевшие слова.
«Отставить песню!.. Вы что, не обедали, дивизион? Круг по плацу дополнительно!.. Дивизион, песню запе-вай!»
Орём, что есть мочи. В исступлении колотим ногами и размахиваем руками. Уже не ощущаем ни холодного ветра, ни дождевых капель на лицах.
«Левой, левой, раз-два-три! Левой, левой, раз-два-три!»
Джафар шагает сбоку от строя, неутомимо отсчитывая ритм и время от времени выкрикивая команды. Он тоже топчет плац от души. Словно втаптывая в этот мокрый асфальт всех нас, со всем нашим курсантским содержимым. Они, джафары, всегда будут нас топтать. Но к счастью, никогда не затопчут до конца. Я в это искренне верю.
«Дивизион, смирно, равнение… направо!.. Вольно… Дивизион, смирно, равнение… налево!..»
Больше ничего не слышно, кроме команд. Ничего не видно, кроме затылка курсанта спереди. И мыслей больше нет. Только одна: «Когда же это всё закончится?!»
Идём. Времени больше нет. Оно исчезло. Поэтому наша строевая подготовка будет продолжаться вечно. Ну и ладно. Нам уже всё-равно.
«Дивизион, стой! Направ-во!.. Товариш майор, — бросает Джафар Серову, командиру одиннадцатой батареи, — отведите дивизион на ужин…»
«Как, уже время ужина?» — мелькает где-то на границе сознания полупрозрачная мысль.
«…а после ужина опять на плац. Продолжим занятие…»
«Дивизион, равняйсь! Смирно! Нале-во! На приём пищи — шагом марш!» — командует Серов.
Идём…
Обычно до определённого момента всех рядовых курсантов дерут примерно одинаково. Но в конце концов в курсантской жизни начинают происходить некие события, рождающие те или иные предпочтения. Для нас с Виталиком Ведищевым первым таким событием стало наше — возмутительно скоропалительное с точки зрения товарищей Чегликова и Резуна — отбытие в отпуск.
И когда мы вернулись в училище, то сразу же почувствовали, что находимся на особом, «расстрельном» счету. Особенно я. Конечно, о Виталике Ведищеве Чегликов тоже не забывал, но основное внимание уделил мне, потому что именно меня почему-то считал зачинщиком похода в политотдел. В первую же неделю он напихал мне столько нарядов на службу, что я потом очень долго просто жил в туалете.
