— А в чем дело-то?
— Да все насчет земли… Двадцать лет делят, ничего не выходит. Ну, староста-то доказал ему, что земля наша, потому мы на ней работаем. Про Бебеля говорил. Должно быть, к нам приедет. Ну, губернатор-то против Бебеля не смог, уехал.
— А вы знаете, кто этот Бебель?
— Ну, еще бы, — уверенно тряхнул головой возница.
— А все-таки?
— Министр или главноуправляющий. Книжки пишет. Только против него губернатор не смог; потому набольший… власть.
Он подстегнул пристяжную, жавшуюся к саням, и спросил в свою очередь:
— А как у вас насчет воздушного корабля?
— «Анархии»?
— Вот-вот…
— Да, наделала дел… В Москве, как в крепости, жили.
— У нас священник молебен служил об избавлении. Злобятся на анархистов мужики.
Александр Васильевич насторожился.
— За что?
— Бед много натворили. Разве можно? Вон, у вас в Москве в суд хотели бомбу бросить, а попали в дом. В Калужской губернии в дом полевого губернатора бомбу бросили, а вся деревня сгорела. И начальство ведь тоже люди. Так нехорошо… Вон, наш староста — как с полевым бранится-то, а чтобы руками что-нибудь — ни-ни! Тактика нужна мирная, да! — убежденно добавил он.
По дороге они обогнали розвальни, нагруженные связками газетной бумаги.
— Что это такое? — заинтересовался Александр Васильевич.
— «Московские ведомости» да «Просветление» везут, — ответил кучер. — В вашей Москве балуются.
— И крестьяне берут?
— Отчего же не брать, коли даром? Берут. Читать-то не читают, — избы оклеивают. Теплее за бумагой-то…
Александр Васильевич засмеялся.
— А они шлют?
— Шлют. Вот что перед выборами-то еще будет! Наш один, деревенский, шестьдесят пудов газетной бумаги перед прошлыми выборами собрал да продал.
Быстро промелькнули десять верст; на взгорье открылась деревня, церковь, школа штундистов, народное училище, избы… Сани громыхнули по мосту через ручеек и вкатились во двор небольшой усадьбы, встреченные лаем цепной собаки.
Александр Васильевич был у себя дома.
Вечером Александр Васильевич сидел в кабинете своего покойного отца. Портрет его висел на стене, рядом с портретом деда. Это были представители двух дворянских эпох: процветания крепостной эпохи, эпохи упадка, и новой эпохи — ломки всего прежнего и слияния с народом. Этот народ олицетворял теперь собой староста, Кузьма Егорович, сидевший напротив Александра Васильевича.
Староста был молодой человек, всего года три тому назад окончивший московский университет. На нем была поддевка и высокие сапоги.
