— Не здесь! — устыдил их Арсен. — Оставим их. Займёмся её лечением позже.
Послышались шаги, скрипнула дверь. Хоть Микаш шептал едва различимо, ветер всё равно донёс:
— Я сам заберу у неё ребёнка, когда она заснёт.
Предатель! Бросил её сразу после свадьбы и явился только для того, чтобы отобрать её ребёнка! Они все и отец, и целители её предали!
Не спать! Ни в коем случае не засыпать, иначе малыша заберут, и он умрёт без её помощи.
— Гедыминас, — пробормотала Лайсве. — Я даю тебе имя Гедыминас. Теперь мары не заберут тебя.
Преодолевая боль и истощение, она приложила его к груди. Малыш засопел, потягивая губами сосок едва-едва.
— Вот так, Гед, ешь. Ты должен жить.
«Пожалуйста! Помогите! Помогите хоть кто-нибудь! Неужели мы недостойны помощи? Неужели мой сын недостоин жизни? Не спать, только не спать!»
Навалилась душная серость, густыми клочьями клубился туман, без верха и без низа, нигде и везде. Лайсве бродила в беззвучной пустоте с малышом на руках. Страшно было выпустить его хоть на мгновение. Она бы отдала ему свою жизнь, если бы только могла.
Показался каменный постамент. На нём лежал человек в холщовом балахоне, выбивались из-под белой маски чёрные волосы.
— Безликий! — позвала Лайсве.
Он зашевелился и сел. Пронзительно синие глаза уставились на неё.
— Это мой малыш. Правда, красивый? Самый красивый, — Лайсве протянула ему ребёнка.
Безликий смотрел с сожалением, словно тоже не верил, что Гед будет жить.
— Возьми его. Я знаю, ты жалеешь, что не смог подержать своего сына на руках, так подержи хотя бы моего, — она насильно вложила малыша в его широкие ладони.
— Ох, Лайсве, — вздохнул Безликий. — Он замечательный!
— Пожалуйста, благослови его на жизнь. Он этого достоин.
Бог поглаживал малыша, прижимая его к себе. В его движениях сквозила такая нежность, что стало неловко. Она наверняка снова всколыхнула в нём болезненные воспоминания.
— Чем больше я помогаю тебе, тем больше заменяю судьбу твоего рода своей. А эта стезя — тяжелейшая из всех, — Безликий печально качнул головой.
— Пускай даже так! Я готова отдать тебе и его судьбу, и свою, раз остальные нам отказали.
Бог приложился губами ко лбу малыша. Тот смотрел на него серыми льдинками глаз, точь-в-точь как у Микаша. Безликий подул на светлый пушок у Геда на макушке.
— Я принимаю тебя в свой род, как суть от своей сути. Я наполняю тебя своей силой, я вплетаю твою судьбу в свою. Отныне я — твой путь, а ты часть моего пути, что начнётся и закончится во мне.
