Микаш незаметно срезал прядь её волос ножом и сжал в кулаке. Лорд Веломри уже оборачивался, рыская взглядом по углам. Нужно убираться.
Йорден с принцесской вышли в середину зала для танца, Микаш следом шмыгнул в толпу гостей.
Когда добрался до Олыка, показал ему срезанную прядь.
— Ну ты и пройдоха! — похлопал его по плечу старый камердинер. — Держи монету, честно заработал.
Микаш спрятал медьку в карман, а прядь положил в медальон с портретом.
— Почему он предпочитает ей служанок?
— У всех высокородных так. Верность для них пустой звук. Муж спит с камеристкой, жена со слугой. Всё путём! И ты счастья попытай, чего сохнешь зря? Может, понравишься ей.
— Нет, не хочу так.
Микаш хотел быть на месте Йордена, высокородного, сейчас, как никогда раньше. Танцевать с ней. И плевать, что не знает ни своих, ни этих чопорных высокородных танцев. Говорить с ней, держать в руках и не отпускать никогда. Никогда и ни с кем не делить.
— Ох, пострел уже побежал, гляди-ка.
Слова Олыка хлестнули плетью. Микаш распахнул глаза. Йорден уже спешил к выходу из зала. Микаш едва успел перехватить его за дверями в тёмном и безлюдном углу.
— Не уходите! Оставить невесту в день помолвки, чтобы барахтаться в простынях со служанкой — верх неучтивости!
Йорден вырвал у него своё запястье.
— Да что ты себе позволяешь?! Дражен позаботится об этой дурочке. А если я проведу с ней ещё хоть минуту, то просто сдохну. Она не только уродлива, но ещё и тупа как пробка! Вот уж наградили невестушкой.
— Перестаньте, — укорил его Микаш. Зверь царапался когтями куда неистовей, чем прежде. — Вы оскорбляете её только за то, что она поняла вашу ложь и не смогла это скрыть.
— Ох, защитничек нашёлся! Прям под стать этой овце. Ну так отдери её, если так хочется. Думаю, она будет счастлива, что хоть кто-то обратил на неё внимание.
Йорден зашагал прочь. Микаш сжимал кулаки, представляя, как хрустнут позвонки в его цыплячьей шее, если её сломать. Он вернулся в зал. Дражен кружил принцесску в быстром танце. Повсюду галдели гости, ели мясо так, что с подбородков капал жир, похабно шутили, щипали служанок, орали застольные песни, женщины жеманничали и сплетничали, мужчины напивались до беспамятства и скатывались под столы. От фиглярства и лицемерия захлестнула горечь, словно внутри прорвался перезревший гнойник презрения, и наружу хлынула едкая желчь:
«Расселись, свиньи из свиней! Тоже мне, избранные богами защитники. Обжираются тут, веселятся, а где-то селяне от очередного нашествия погибают. От голода, от испоганенных посевов. А ведь одного блюда с этого стола хватило бы, чтобы кормить большую семью неделю».
