Но надвинулся девятьсот пятый, принес и Валентину Корабельникову, и его вдохновителю Васильеву новые помыслы, заботы и страсти, особенно тогда, когда в Казани начались забастовки. Уже прекратили работу железнодорожники, судоремонтники, бастовали на паровых мельницах, но пимокатная фабрика продолжала работать. «Поддержим остальных, стыдно оставаться в стороне!» — убеждал Валентин своих товарищей-пимокатчиков. В назначенный стачечным комитетом час он сам гудком дал сигнал к забастовке, остановил машину и спустил пар. Пимокатная остановилась.
Девятьсот пятый… Валентин Корабельников — в рабочем заслоне у фабричных ворот. Заслон преграждает путь на фабрику мастерам и стачколомам, соблазненным хозяйскими рублями. Валентин на собрании стачечников. В схватке с полицейскими у проходной. Боевиком в дружине, вооруженный плохоньким револьверишком… Вот тогда он окончательно понял, в чем главное дело его жизни. Не в том, чтобы в одиночку выкарабкиваться наверх, уповая на свои способности, поглощать знания, в надежде, что они когда-нибудь помогут изменить мир к лучшему, а в том, чтобы действовать для этого всегда сообща со всеми единомышленниками.
В те дни он был как в горячем вихре. Не раздумывая, шел туда, куда звала совесть. Шел, не внимая уговорам отца, который старался держаться в стороне, чтобы не потерять места, нажитого долгими годами покорного труда. Не слушал внушений матери, твердившей, что он загубит себя, связавшись с бунтовщиками, которые все равно ничего не добьются, только своротят себе головы. Все подсказывало Валентину, что путь, по которому он теперь пошел, единственно правилен, единственно возможен для него, хотя и таит в себе многие тяготы и беды.
А беды не заставили себя ждать. Как глубочайшее несчастье, как крушение надежд на близкую победу, пережил он весть, что в Москве потоплено в крови восстание на Пресне, — после этого и в Казани не стало видно красных флагов, перестали звучать на улицах и в заводских дворах смелые речи, звавшие на борьбу. Революция отступила…
Валентина хозяин фабрики выгнал, как и других зачинщиков забастовки. Пришлось устроиться в мастерскую жестянщика — делать ведра и тазы. Но проработал там всего неделю. Жестянщик сказал ему: «Мастер ты, парень, подходящий, и в пьянстве не замечен. Да приходили сегодня из полиции, насчет тебя выпытывали. Не знаю, в чем ты замешан. А только боюсь я тебя держать».
Стал искать другую работу. Но, видно, тянулся за ним уже по всей Казани невидимый, пришитый жандармами «хвост». Валентина если и брали на работу, то ненадолго, а чаще — сразу отказывали. Кто мог помочь ему и чем? Васильева в декабре девятьсот пятого арестовали и угнали невесть куда, подобная участь постигла и многих других, с кем связан был Валентин общим делом. Но кое-кто из этих людей уцелел. Один из них дал ему адрес в Саратов, и Валентин весной девятьсот шестого с одним из первых пароходов уехал туда. Там ему помогли устроиться на совсем неожиданную и до этого немыслимую для него должность — письмоводителем в земскую управу. Его начальство и не подозревало, что этот тихий, весьма исполнительный молодой человек с аттестатом об окончании гимназии — один из самых деятельных саратовских большевиков, пропагандист, руководитель подпольных кружков у железнодорожников и на заводе сельскохозяйственных машин, что через него поддерживается связь Саратовской большевистской организации с большевиками других приволжских городов.
