Приговор был зачитан. В зале поднялась суматоха — граф Нортумберлендский упал в обморок. Подписать приговор любимой когда-то им женщине оказалось непросто. Но Анне было уже всё равно. Она не видела ни слёз на лице дяди, ни лежавшего на полу бывшего жениха…
* * *
Эшафот был покрыт плотной чёрной материей. Специально выписанный из Франции палач, владеющий мечом, ожидал в стороне. Конечно, положено было королеву жечь на костре, но Генрих проявил невиданное милосердие и заменил костёр на отсечение головы: всё-таки впервые в истории страны казнили королеву. Игра стоила свеч. Или топора.
Про Бэт все забыли и думать. Она стояла в сторонке, никем не замечаемая, всеми позабытая. Ей было два года и восемь месяцев, и она во все глаза смотрела на разворачивающееся перед её глазами зрелище. Вот мама идёт в сером платье, отороченном мехом. Как всегда красивая, только отчего-то печально её лицо. Вот рядом стоит высокий мужчина в закрытом капюшоном лице. Тётя, мамина старшая сестра, забирает у мамы молитвенник. Мама громко говорит о своей любви к папе, королю Генриху, и почему-то просит Иисуса забрать к Себе её душу. Мужчина в капюшоне заносит над своей головой меч, а мамина голова падает на чёрную ткань. Её губы продолжают шевелиться в безмолвной молитве. К маме подходят какие-то дамы, накрывают её тело простыней и уносят прочь.
Елизавета понимает: мамы больше нет. Она падает на колени в лужу, что осталась на земле после прошедшего ночью дождя, и бесконечно смотрит на то место, где только что стояла Анна.
— Как ты здесь оказалась? — няня пытается поднять с колен Бэт. — Я ищу тебя всё утро. Кто тебя сюда пустил?
Бэт не плачет. Она молчит и не обращает никакого внимания на няню. Мамы — нет. Её только что завернули в тряпку и унесли прочь. И голову мамину тоже завернули. А губы мамины всё шевелились и шевелились. Господи, за что?!
