Дары были приняты с благодарностью — новые струны для лиры и новые туники из лучшей шерсти. Также был новый лук и к нему стрелы с железными наконечниками. Мы пробовали их остроту, должную помочь нам добывать ужин.
Некоторые вещи не были столь полезны — златотканые плащи, которые за пятьдесят шагов выдадут присутствие носящего, усыпанный камнями пояс, слишком тяжелый, чтобы носить его ежедневно. Также была попона, богато расшитая и призванная украсить скакуна царевича.
— Думаю, это для меня, — поднял бровь Хирон. Мы разорвали ее потом на повязки и тряпки, грубая ткань отлично подходила для того, чтоб отчищать грязь и остатки пищи.
В тот день мы лежали на траве перед входом в пещеру. — Уже почти год прошел, как мы тут, — сказал Ахилл. Ветерок холодил нашу кожу.
— И не скажешь, что уже так долго, — ответил я. В полудреме, я бездумно смотрел в синее послеполуденное небо.
— Скучаешь по дворцу?
Я подумал о дарах его отца, о слугах и их взглядах, о том, как они шептались за нашими спинами, когда мы возвращались во дворец.
— Нет.
— И я нет, — ответил он. — Думал, что буду, но нет.
Шли дни и месяцы, и так пробежали два года.
Была весна, нам исполнилось пятнадцать. В тот год зимний лед не таял долее обычного, и мы были рады выйти наконец на воздух, на солнце. Туники мы сбросили, подставив кожу легкому ветерку. Я почти не раздевался зимой; было так холодно[3], что мы снимали меховую одежду и плащи лишь для краткого омовения в скальной выемке, служившей нам ванной. Ахилл растягивался и вращал руками и ногами, разрабатывал суставы, отвыкшие от движения за время долгого затворничества. По утрам мы занимались плаваньем и бегали друг за дружкой по лесам. Мои мускулы ощущали приятную усталость, словно от радости, что ими снова пользуются.
Я наблюдал за Ахиллом. Кроме неверной речной поверхности, на Пелионе зеркал не было, и я мог судить о том, как изменился, только по тому, как менялся Ахилл. Члены его были еще худы, но уже можно было видеть, как ходят под кожей мускулы, когда он двигается. Лицо его тоже стало тверже, а плечи шире, чем были.
— А ты повзрослел, — сказал я.
Он обернулся ко мне: — Неужели?
— Да, — я подтверждающе кивнул. — А я?
— Поди сюда. — Я встал и подошел к нему. Несколько мгновений он рассматривал меня. — И ты тоже.
— Насколько? — допытывался я. — Намного?
— Лицо изменилось, — ответил он.
— Где же?
Он дотронулся до моей челюсти, провел по ее линии кончиками пальцев. — Тут. Лицо стало шире, чем раньше. — Я провел рукой там же, чтобы самому ощутить разницу, но для мне все казалось таким же, как и прежде — кожа да кости. Он взял меня за руку и провел ею по моей ключице. — Тут тоже стало шире, — сказал он. — И вот тут, — его палец легко прикоснулся к выпуклости, появившейся на моем горле. Я сглотнул и ощутил, как его палец сопровождает ее движение.
