Мощный окрик старшины Хомичука нагнал его самого:
— Любомир! Сержант Зух! В машину! Дуррак!
Зух повернулся на голос и сломя голову пустился назад. Казалось, уже все равно куда бежать, лишь бы бежать.
— Сержант Зух! Любоми-ир! — все звал старшина Хоми-чук.
В черном поту, с перехваченным дыханием, Любомир еле вскарабкался на бронетранспортер.
…Когда в батальоне началось движение, Мария Тереза выбежала в сад, прыгнула в погреб и захлопнула над собой крышку. Знала: мук расставания она не вынесет — или, раздираясь в плаче, будет кататься по земле, или же бросится под машину Казарина. Оба эти видения пришли ей разом. Она не плакала, не стонала, скрутилась в клубочек и застыла. Даже зов Любомира: «Мария Тереза! Мария Тереза!» — не вывел ее из оцепенения, голос, казалось ей, исходил не из человеческой груди, а шел из какого-то земного провала.
Загудели моторы. Рванулись машины. Подскочила крышка погреба, затряслась земля, вот-вот погреб обрушится. Она вдруг вся разом очнулась. «Se marchan… Ya se marchan! No, resistir, resistir hasta el fin! Dos minutos mas, solamente dos minutos, un minuto. Unos segundos mas… Resistir, resistir hasta el fin!»[5]. He стерпела, не выдержала! Одним рывком вылетела из погреба.
Далеко позади колонны в облаке пыли шла машина Любомира.
Мария Тереза бросилась за ней. То ли нечаянно, то ли рассудок потеряла — с разбега ударилась о ту единственную оставшуюся в живых яблоньку. Ударилась и обняла ее. Крупные красные яблоки со стуком посыпались на землю. Одно яблоко далеко откатилось. Мария Тереза сама бежать рвется, и сама же намертво обняла яблоню — не отпускает. И молит: «Любомир! Стой же! Подожди меня, Любомир!» Опять рванулась, и опять! Но теперь уже дерево не пускает. И чем дальше уходила колонна, тем сильнее рвалась она, ногами уперлась, всем телом выгнулась… Все так же обнимая голыми руками шершавый ствол, она медленно опустилась на корточки. На разодранной белой коже выступила кровь. Потекла по коре.
Она была сейчас похожа на Галю, ту Галю из песни Любомира, которую привязали за косы к сосне. Только дерево другое — яблоня. А муки те же. В сухих глазах девушки ни слезинки. Только мука, неизбывная мука.
Одинокая яблоня. Одинокая Мария Тереза. Так она осиротела в третий раз.
* * *
Стоит время для Янтимера Байназарова. Но часы-то идут. В третий раз уже от гауптвахты доносится: — Стой! Кто идет?
— Разводящий!
— Пароль?
Слова эти звучат для Байназарова как выстрелы. Будто не с человеческих губ они сходят — а с треском вылетают из винтовочного дула. И прямо в грудь. Тупая боль отдается меж ключиц.
