На этот вопрос он не знал ответа. Точнее сказать, не помнил. И откуда он? Сплошная темнота в памяти.
Внезапно он почувствовал, как из того места чуть выше поясницы, которое издавало дикую боль, что-то вытекает. Кровь? Вот черт! Его что, оперировали?! Он не настолько силен в анатомии, но, если уж на то пошло, то можно предположить, что ему вырезали почку.
Внезапно за дверью послышались шаги. Через пару секунд в комнате возник сухоребрый паренек в выцветших джинсах и с голым торсом и включил свет. Глаза прожгло невыносимой резкой болью, и он на несколько секунд потерял способность видеть что-либо. Когда боль в глазах начала понемногу стихать, он увидел, что на потолке прямо над его койкой висят огромные стрелочные часы. Они показывали ровно 12:00.
— Привет, дядя, — сбивчиво проговорил сухоребрый. — Голова не болит? Извини, дружище, нам пришлось немного съездить тебе по башке.
Он вплотную подошел к его койке и, скрестив тощие руки на своей узкой на груди, важно произнес:
— Тебя хочет видеть мистер Тагула.
— А-ааа-аа-а… — прошипел он.
— Что-что? — сухоребрый наклонился над ним и расплылся в глуповатой ухмылке. Было заметно, что его очень забавляет вся эта ситуация.
— Да пошел ты… — это было последнее, что ему удалось выдавить из себя в тот момент. После этого он вновь погрузился во тьму.
* * *
Он медленно поднялся с холодного, по всей видимости, бетонного пола и подошел к двери. Как ни странно, боли он больше не чувствовал. Ни в районе поясницы, ни где-либо еще. Он осторожно толкнул дверь вперед. Не заперто. Немного поразмыслив, мужчина вышел в коридор. Тот оказался таким узким и до ужаса длинным, что ему так и не удалось разглядеть его окончания.
Он подошел к двери комнаты напротив. Опять не заперто. Эта комната ничем не отличалась от предыдущей — все те же ободранные, жуткие стены, белый потолок, серый линолеум. Сколько здесь этих комнат? Сто? Двести? Тысяча? Этого он не знал. Но зато очень четко понимал, что еще немного и он попросту сойдет с ума. Ведь чем дольше он находился здесь, тем сложнее осознавал, где заканчивается разум и начинается безумие.
Внезапно ему показалось, что он уже больше никогда в своей жалкой жизни не сможет выбраться отсюда. Вот так просто, как бы между прочим, показалось. Но он отогнал от себя эту предательскую мысль, спрятал ее как можно глубже в свое жалкое, немощное сознание, надеясь, что она больше никогда не всплывет наружу и не прихлопнет его по лбу.
