— Ты хотел бы видеть меня счастливым, пап?
— Безусловно, Шаду! Я все для этого делал, долгие годы выстраивал тебе дорогу в эту компанию. Ты получишь возможности роста, стабильный заработок, не будешь испытывать нужды, как когда-то испытывал я.
— Помнишь те дни, когда мы проводили время всей семьей?
— Да, сынок, конечно помню… Какое это имеет отношение к нашему разговору?
— Я просто знаю, что меня ждет…
— И что же?
— Пустота…
Я почувствовал, как голос отца наполнился досадой, затем злобой, стал резче и острее:
— Что за вздор? Ты не знаешь, о чем говоришь! Ты когда-нибудь думал о том, что твоя семья будет есть завтра? Как найти деньги на учебу сына?
— Я благодарен тебе за многое, пап. Ты дал мне все необходимое. Но ты не можешь вечно опекать и принимать решения за меня…
— Ты просто боишься преодолевать жизнь! И убегаешь от действительности.
— Ты называешь это жизнью? — в этот момент белая пелена закрыла мои глаза и сквозь ненависть я закричал. — Я был мертв, хотя казался живым, отец! А мертвым не страшна смерть, они одиноко ждут своего конца, исполненные сожаления, пытаясь ухватиться за нищие, крохотные счастливые воспоминания. Я не познал пылкой любви, не рискнул ради мечты — спрятался в своей темной пещере, пустив все на самотек. Я был трус! Я оставлял мир трусом. Слепой, немой кусок дерьма, прибывавший в отчаянии…
На лице Эстиго был отражен шок, и он смотрел на меня как на сумасшедшего пациента.
— Шаду, наверное, я поторопился с разговором. Ты ведь даже не знаешь, чего хочешь. Я понимаю твои страхи…
— Страха нет! Я полон решимости, — я протянул письмо дедушки. — Я пойду своей дорогой, и ты не сможешь мне помешать.
Эстиго развернул записку, пробежался глазами по посланию. Затем недовольно скомкал прочитанное и швырнул на пол.
— Он не ты… — тихим голосом сказал отец. — Бродо всегда оказывал на тебя дурное влияние. Делай, что считаешь нужным, только на меня не рассчитывай.
Окончен бой. Отец и сын разошлись в разные стороны. Победа без боли — редкое явление. Как бы я хотел, чтобы ты услышал меня, пап! Надеюсь, со временем мы простим друг друга…
Я сидел в комнате, обдумывая состоявшийся разговор, как вдруг тихий, застенчивый голос попросил разрешения войти. Я одобрительно ответил и увидел, как в комнате появилась фигура, застенчивая, полная опасений и переживаний. Глаза, наполненные унынием, пронизывали меня. Мама. Ее лицо демонстрировало вековую усталость. Хрупкость, присущая ее натуре, олицетворяла беззащитность. Маму звали Найта. Она всегда была фигурой утонченной, обаятельной, полной заботы и ласки, любви и добра. Ее звонкий смех напоминал мне что-то весеннее, красочное. В больших голубых глазах можно было увидеть бесконечную радость. Лучезарная, радушная, отзывчивая, смелая…
