— Таким знаком, — крикнул еще громче Учитель, — что водой смоешь, а он все равно детям и внукам перейдет… Кровью. Кровью, братья…
Все вздрогнули, и прежде чем он указал на помаков, прежде чем сказал: «Их кровью!» — Дели-Асан взревел и, как был, связанный, бросился на четвереньках прочь от сидящих. И дружки его тоже.
Но недалеко они ушли, и, как сказал, вернувшись, Учитель, великое таинство свершилось в ту ночь в трех разных местах ореховой рощи, под единым куполом болгарского неба.
6
Воскресенье наступило тихое и радостное. О Тымрышлии не было ни слуху ни духу — кто знает, может, Дели-Асан решил их просто постращать?
Молодые мужчины и парни гарцевали на конях. Разгорячат коня у себя во дворе — и вылетают в распахнутые ворота. На площади церковный хор пел «Восстань, восстань, юнак{14} балканский!»{15}. Учитель взмахивал в такт руками и тоже пел. Дозорные, посланные далеко в поля и горы, не тревожили село никакими известиями.
Лишь один иноверец проскакал в сторону Перуштицы — скакал он открыто, без оружия, весь в серебряном шитье, и дозорные узнали его: то был Исмаил-ага Сулейман-оглу, владетель из Устины. Догадались, что едет он, по обыкновению, почтить праздник своего кунака Хаджи-Вране. Да и ничего плохого не сделал он никому в Перуштице.
Отстранились дозорные, дали дорогу, и ага подъехал к большим воротам Хаджии. Но там молодые не встретили его с почетом, как бывало. Ни сыновья, ни снохи не кинулись принять узду из его рук. Будто агу и не заметили.
Только старик ему обрадовался, спросил любезно, какой привел его счастливый случай, что нового в благословенном селе Устине, все ли живы-здоровы в Устин-сарае, пригласил подняться на галерею, приговаривал что-то, а сам прислушивался.
Потому что вместе с обычными мирными деревенскими звуками доносился до них цокот копыт, и какая-то дерзкая песня, и посвист, и пистолетная стрельба…
Ничего не вымолвил гость, ждал, что скажет хозяин, а тот крикнул сверху, чтобы принесли жареного барашка и вина. И белого вина, и красного. Но слова не шли у него из горла. Наступило на галерее молчание, и еще явственней стали слышны тревожные звуки. Наконец Хаджия вздохнул:
— Такое заварили, Исмаил-ага, не знаю, как и расхлебаем…
— А что стряслось, дед Хаджия?
— Да вот, молодые, — произнес Хаджия.
— Что?
Но старик промолчал.
— Что же? — повторил ага.
— Отделяются…
— Отделяются? От кого?
— От кого?.. — задумался Хаджия. — От меня…
— От тебя? С какой стати?
