1
Кошель по-прежнему издавал тихий, ласковый шелест, светлый, шепчущий звон. Этот звон по-прежнему проникал в пальцы Исмаила-аги, а кровь по-прежнему разносила его по жилам.
Но вот из-за соседних дворов стал нарастать цокот копыт. Верно, это был Зекир с телегой. Только почему-то не слышно было стука колес, вместо них Исмаил-ага уловил тихий гортанный говор и шлепанье босых ног, бегущих за лошадью. Золотой звон исчез из его крови. Кошель все еще оттягивал руку — еще более нежеланный, еще более нечистый, чем раньше, и ага не знал, куда его девать.
Говор смолк у ворот, и огромного роста всадник заполнил собой их просвет, наклонив голову, стараясь не задеть черепичный навес над воротами.
Он был в грубой одежде из домотканого сукна, какую носят все горцы, только не серой, а выкрашенной в черный цвет, на голове его была простая белая чалма, не слишком чистая, как у большинства правоверных. Это был или молодой парень, но с мощным, непомерно развитым торсом, или стареющий бравый мужчина с лицом мальчишки, румяным, как яблоко, и светло-русой жидкой бороденкой. Он властно восседал в седле, подпоясанный широким поясом, из которого торчало множество перламутровых рукоятей пистолетов и ножей; по бокам, справа и слева, висело по ятагану, а за спиной — длинноствольное ружье.
Оружия этого хватило бы по меньшей мере на двоих, — Исмаил-ага впервые видел такое диво. Он медленно поднялся с гиацинтовой грядки, чтобы указать непрошеному гостю путь от ворот, и только тогда увидел слепящий золотой блеск стремян. Золотом, золотыми бляхами были украшены и поводья, и кожаный пояс.
«Ал-лах, — пронеслось в голове Исмаила-аги, — неужто это он?» Теперь всадник уже казался ему величественным. Словно он видел перед собой далекого предка — Алтын-спахилы. Такая же сбруя, оставшаяся как память о былых временах, висела сейчас в доме его брата — истлевшие, ставшие ломкими от времени ремни. Поговаривали, что только один-единственный человек во всей великой державе — потомок старинного славянского рода, силой обращенного самим Алтын-спахилы в мусульманскую веру, хозяин чабанов, отар и каменистых круч — продолжал употреблять такой убор. Но у этой сбруи кожа была гибкая, черная, и золото на ней сверкало еще ярче. «Он! Тымрышлия!» — воскликнул про себя Исмаил-ага.
— Живей! — обернувшись назад, крикнул по-болгарски Тымрышлия.
Человек десять помаков ворвались друг за дружкой во двор, с опаской обегая конский круп. На козьих тропах их родных гор это животное встречалось редко, и они боялись его. Помаки были босы, одеты в такую же грубую одежду домотканого сукна, только ветхую и серую. Медные бляхи на их старых кожаных поясах отливали всеми цветами — от красного до зеленого.
