— Я не забыл старых друзей, — медленно и мрачно произнес всадник. — Когда Шабан-ага, мой брат, отправлялся с устинскими башибузуками в ваше село, наказал я ему защитить вас от смерти и разорения… Не знаю, что тут стряслось, ты сама мне скажешь, только дом ваш как стоял, так и стоит, я еду оттуда…
Он говорил через силу, как бы исполняя какой-то долг — скорее для себя, чем для старухи, и именно потому она ему поверила, и перестала вглядываться в его лицо, и уже не протягивала больше рук, и не думала, что бы ему сказать, да и всадник умолк, засмотревшись на смуглое детское личико в золотистом ореоле волос, засмотревшись на это странное сочетание, на эту редкостную красоту, которая его всегда поражала. Потом бабка услышала, как он грубо крикнул тем двоим, что все еще ждали в сторонке:
— Дефолун бурда бре (а ну, убирайтесь)!
Те переглянулись, нехотя отошли на десяток шагов и присели среди лоз, как шакалы. Вороны на ветках пошевелили крыльями, но не улетели. Она еще раз услышала, как Исмаил-ага крикнул туркам, чтобы они убирались, но те так и остались сидеть на корточках, и пожилой, с усиками-шнурами, вытащил кисет. Потом уже никто ни на кого не кричал, но и ей ничто не угрожало. Солнце слепило глаза, блестело на рыжих ногах жеребца, — лоснящаяся кожа, обтягивающая сухожилия, подергивалась, и мухи перелетали там с места на место. Солнце припекало виноградник, припекало ее старую голову, и хорошо было сидеть вот так, на земле, хорошо было и то, что дом остался цел — с галереей, с нарядными половиками и кошмами, — и она удивлялась, что́ мешает ей маленько прилечь на них, подремать, и почему кто-то ее тревожит.
— Бабка Хаджийка, — сказал ага на этот раз громче, — тебе надо встать. Я провожу вас до Устины. Вы останетесь в моем доме.
Медленно поднимаясь и беря ребенка, она услышала удар огнива о кремень. В десяти шагах, присев между лозами, двое турок высекали огонь, но смотрели не на трут, а на нее. И она быстро поднялась и пошла между рядами виноградных кустов к дороге, перешагивая через трупы в сукманах{31} и платках. Исмаил-ага тронул коня следом.
1
Исмаил-ага слез с коня и шел теперь рядом со старухой, расспрашивая ее о том, что сталось с дедом Хаджией и его сыновьями. Жалел их. Столько пришлось претерпеть этим людям, что ага прощал им своенравие последних дней: «Жаль, ах, как жаль!»
Они уже миновали виноградники и начали спускаться вниз, к Устине. Перуштица дымилась где-то позади, под нависшими скалами Родоп, готовыми обрушиться на нее, если огня окажется недостаточно. Дорога к турецкому селу вилась между низкими голыми холмами и уходила дальше, через плоскую, как противень, равнину — в Филибе.
