— Вот, значит, так и было, — заговорил Петр Артамо-нович, с любопытством внимательно всматривающийся в его лицо. — Привидение все шло далее по комнатам и вы за ним…
— Сто раз вам сказывал, — с выражением легкого гнева проговорил Колодников, нахмуривая брови, — шел за ним в шагах пяти, а оно как белый столб и все в лучах.
По губам управляющего пробежала чуть заметная хитрая улыбка и он сказал:
— Сынок ваш называет этот свет астральным, тот самый, в который облекаются души, как белой одеждой…
— Души облекаются! — воскликнул Колодников с негодованием. — Голову мою вы мутите нарочно или как?
Его маленькие глаза проницательно уставились в глаза управляющего, но последний с поддельным простодушием сказал:
— Эх, Серафим Модестович, стары мы с вами, а неверие-то, как дьявол, глубоко притаилось в вас. Уж чего больше, кажется: покойник поднялся из гроба.
— Покойник! — в сильном волнении снова воскликнул Колодников. — Да как может мертвый из могилы встать? Вон кладбище, — и он поднял руку, указывая на виднеющиеся кресты, — разройте могилы — все там лежат покойники и пальцем им не двинут.
Он с замиранием сердца ожидал ответа, страшась, что управляющий не согласится с такой несомненной очевидностью: тогда он уже совершенно не будет знать, что думать.
— Тела наши, известно, падаль и снедь червей и гниют безвременно умершие работники ваши. Это тела. Ну, а души-то как же? Они-то вот и блуждают в астральном одеянии.
Серафим Модестович испуганно посмотрел на него и, одновременно волнуясь и негодуя, проговорил:
— Холодите вы мой мозг словами этими и прямо мороз чувствую <…>
Управляющий по тревожно бегающим глазам фабриканта видел, что душа его объята волнением <…> и потому решительно ответил:
— Все в воздухе над нами, все глядят на вас <…>
Выслушав это, Колодников сложил ладони рук на груди и, глядя печальными глазами на небо, тихо, дрожащим голосом проговорил:
— Тайна — и небо, и земля, — это вот блажной сын правду говорит, и что там за гробом, опять — загадка.
— Загадка, — как эхо повторил Петр Артамонович, и видя, что Колодников стал снова тревожно и вопросительно смотреть на него, резко и внушительно проговорил: — Гордость закрывает глаза ваши; видите глазами и говорите: не верю.
— Петр Артамонович, да как же быть-то? — воскликнул старик еще с большим волнением. — Ведь бывает и помешательство ума. Вот опять я про Клару. Идет она, как белый столб, а я за ней и думаю: ведь я болен, — вижу, чего нет, и Клара встать из гроба не могла никак. Палку наготове держу… Вижу, привидение обернулось и так проникновенно глядит на меня мертвыми глазами — совсем Клара… Вот тут я и обезумел от перепугу и палкой… Вижу, стою один и никого и нет. Теперь как думать о нем: в уме моем было оно? Не более, как подобие сна, значит.
