Он стоял, задумчиво глядя на смеющуюся Зою и, точно рассуждая с самим собой, проговорил:
— Ученые все хотят понять своим меленьким умом, но, находясь в клетке, ничего нельзя видеть.
— Да разве они сидят в клетке? — воскликнула Зоя и все захохотали.
Он посмотрел на лица окружающих его, и вдруг в его собственном что-то дрогнуло и на нем забегало множество морщинок, отражающих смех и юмор, поднявшиеся в его душе, и когда он заговорил, то трудно было понять, где кончается пафос и начиналась ирония.
— Да, этот костяной ящик — клетка, а душа — птица, поющая в ней. Пока я был только здоровое тело, я ничего не видел, кроме материи, как и вы все ничего не видите и не слышите, потому что вы — смешение крови, жира, кишок и всяких нечистот, и чудная птица, в которой отзвуки рая и мелодия ангелов, сидит в своей тесной клетке, так что ей невозможно ни запеть, ни вспомнить о своих прошлых существованиях. Я разломал решетки темницы своей и свободный мой дух видит и слышит без глаз и без ушей.
— Удивительно! — воскликнула Глафира.
— А, господа! — раздался голос Капитона, и вслед за этим, махая руками, он выступил вперед и проговорил: — Эдис-сон абсолютно глух, но слышит восхитительно — черепом, по мнению газет, но череп — кость, и потому допускаю, что в клетках сидят птички — слышат и поют.
Выслушав это, Леонид кивнул головой и торжественно объявил:
— Господа, вы — бессмертные боги, но, к сожалению, вы замуравливаете окна темниц ваших чревоугодием и всякими пороками, клетки делаются ужасно темными, зловонными и птицы задыхаются.
Он захохотал.
— Совершенно безумный человек, — сказала Глафира, а ее сестра, положив руку на плечо Леонида, проговорила:
— Ты, голубчик мой, очень симпатичный человек, но ты сумасшедший.
— Боже милосердный! — неожиданно раздался голос фабриканта. К нему сейчас же направилась Анна Богдановна.
— Серафим, что с тобой?
— Ничего, — ответил он растерянно и, чтобы замаскировать свое восклицание, притворно рассмеялся и сказал: — Смешит меня колдун наш.
— Эй, Леонид, — закричал он, — волхвователь и чертоман!
Сын повернулся к отцу.
— Глупости эти болтать тебя научили в Париже?
Леонид задумчиво стал смотреть на отца и вдруг с необыкновенным чувством ответил:
— Да, там засверкали звезды в моей душе печальной.
Раздался взрыв смеха.
— Ого! — воскликнула Зоя. — В его душе звезды! Извольте это понять.
— Вот и накрыл тебя, — вскричал, чему-то обрадовавшись, Серафим Модестович, — ведь прежде, когда ты был студентом, то кричал, что не веришь ни в Бога, ни в черта. Кощунствовал и даже… в распутство впадал.
