...
Как же тогда человеку избежать порчи человека? Как бы низко человек ни пал, он способен возвыситься: чарами воображения; познанием видимого и невидимого Бога в природе и в человеке; добродетелью, справедливостью и долгом.
И как же радостно зовет тогда к наслаждению не плотское чувство, но чистая душа естественного человека. Все в нас погружается в благоговейное раздумье, звучат простые, исполненные гармонии перезвоны колоколов — торжественное пение, возвышенные и священные тайны настраивают сердце на мысли о лучшем из миров... Вергилианское блеяние[198] радостных стад, звон цикад, поднимающиеся к небесам песни жаворонка, атмосфера, в которой яркими цветами играют огненные лучи дневного светила и мягкий свет Селены[199], безмолвно идущей меж духами ночи, о Люцилия, все это — природа и искусство — творения Бога и человека — наслаждение и боль, мощный торс немецкого Геркулеса и розовая эмаль французской Психеи — все это вытянет падшего человека, погрязшего в низменных страстях и удовольствиях, из ставшей ему привычной, привитой ему воспитанием трясины дурных привычек, возвысит его, и свободно отбросит он животное начало, свободно посмотрит в сияющее око мира и нежное око любимой женщины — все это возвысит его до блаженства и радостного восхищения.
Однако и тот человек, и мы должны так чувствовать и так наслаждаться, чтобы не забывать о жалком состоянии тысяч и еще тысяч, у которых для возвышения нету ни ума, ни чувств.
И средства, какими этого можно достичь, не зависят от общего мнения; без ответов остаются некоторые вопросы... Должны ли мы, придерживаясь строгой дисциплины моральных требований, наказывать и военных, делать их восприимчивыми к ценностям, которые они не признают?
— Ради бога и всех святых — нет! — воскликнула Люцилия. — Ты — жрица природы, наделенная одновременно красотой Евфросины и прелестями св. Женевьевы[200], кто же в Париже, Шантийи или Саранже потерпит тебя под твоими покровами догматизма?
— Ты права! — продолжала Аврелия, — меня способен принять лишь мир, избавленный от бессмыслицы, от деспотизма. Как и прежде, мы обязаны побеждать, образовывать и наставлять с помощью нашей красоты. Сила красоты одна может одолеть женское тщеславие; возвышенные, задушевные моменты любви восторжествуют над мужской тиранией законов. Когда же любовь снисходит на жестокий мир зверочеловеков, словно плодородный дождь на пустынные склоны — тогда женщина показывает, на что способна! Корде и Агриппина
