«Здесь, Камиль! — сказал я себе. — Здесь должны начаться твои приключения». Недолго думая я нагнулся и увидел под короткой юбкой славную Сефизу[122]; изящная нижняя рубашка закрывала упругие бедра, но то, чего я желал увидеть, я рассмотреть не мог, потому что спящая ворочалась во сне. Я запустил руку ей под исподнее, и легкая дрожь между ее чресл воодушевила меня на победу. Я осторожно поднял ее изящные ножки и увидел между двумя прелестными половинками розовую бабочку (Lithosia rosea), красивую настолько, что моя сладострастная фантазия даже и не мечтала такую поймать.
Я и сейчас с замиранием сердца вспоминаю это первое в моей жизни удовлетворенное желание. Я вынул свой платок, постелил его на колыхаемую ветерком траву, осторожно положил на него нежные ляжки девицы, раздвинул их, задрал ей до пояса одежду и закончил свой труд без малейших затруднений.
Только тогда притворщица проснулась и начала так трогательно плакать и убиваться, что я испугался и не мог придумать для нее иного утешения, чем развязать свой пояс и бросить ей на подол пару золотых из денег за аренду. Это помогло, и слезы просохли.
Я попросил разрешения еще раз взглянуть на ее прелести и поиграться розовой бабочкой сзади и, не дождавшись ответа, положил ее на живот, раздвинул ей бедра и на этот раз повторил то, чему учит лишь мать природа, так прилежно, что девушка не пропустила из заученного мною ни слога и языком стонов в восхищении поведала о своих ощущениях.
Я спросил ее имя и узнал, что звать ее Фаншон, что она из Вирти и идет проведать родственницу, остановившуюся у одной благородной вдовы в часе ходьбы от того места, где я ее нашел. Я поцеловал ее еще раз, еще раз раздел и пообещал, что, когда вернусь от мадмуазель, снова навещу ее; она сказала мне, что живет с родителями, поэтому я должен придумать какой-нибудь повод, чтобы без подозрений войти в их дом...
«Что ты затеял, Камиль», — говорил я сам себе, продолжая путь и думая о том, чем моя щедрость может мне обернуться.
После долгих размышлений мне пришла в голову мысль распороть шов на поясе, позволить нескольким золотым упасть мне в штаны и, защитив себя таким образом от лишних подозрений, с совершенно невинным видом рассчитаться с мадмуазель де Саранж. Когда показались башни Ренна, из-за невинного Corpus delicti[123] мое сердце забилось так громко, что, казалось, все вокруг слышат его биение; но чем ближе я подходил к городу, тем свободнее мне дышалось, и когда я поднимался по каменным ступеням лестницы мадмуазель, мне не доставало лишь дерзости, с которой обманщики выдают ложь за правду.
