— Пожалуй! — улыбаясь, ответил отец. — Ты сделаешь Бовуа евреем, а я сделаю тебя... святой: я дам тебе вкусить пищи богов и перед этим наряжу тебя так же, как Артаксеркс нарядил Эсфирь[54] той ночью, когда он соизволил сделать свой член продолжателем еврейского феодализма; нет, лучше: я украшу тебя, как украсил честолюбивый Мехмет Завоеватель[55] свою Ирену, прежде чем отрубить ей голову.
— Непременно, мой милый, и я сама приготовлю все необходимое, а пока пришлю-ка к тебе нашу Каролину; прошу тебя, сделай ей что-нибудь приятное; ее Хельфрид подхватил в Галле[56] горячку и умер, и она безутешна; тебе понравится ее красивая грудь, и, коли ты того пожелаешь, Каролина тебе ее покажет и даже не будет при этом плакать.
— Неужели? Она уже так образована?
— Она прошла мою школу.
— Ага! тогда понятно. Пускай придет.
Мать удалилась, а Каролина явилась перед моим отцом.
— Что прикажете, милостивый господин?
— Не прикажу, дочь моя, попрошу. Подойди ко мне!
Линхен подошла к нему.
— Ты красивая, добродетельная, милая девушка!
— Ах, прошу вас, милостивый господин! Не смущайте меня — мне думается, я такая, какой должна быть...
— Какой же?
-Добродетельной, милостивый господин!
— А какова моя легкомысленная супруга, она ведь не добродетельна... правда?
— Ах, она сама добродетель, сама любовь.
— Что же ты называешь добродетелью и любовью?
Каролина благовоспитанно потупила взор и зарделась.
— Моя жена тебя совратила, то бишь посвятила в тайны любви.
— Милостивый господин, — воскликнула Линхен и упала полковнику в ноги. — Ах! я прошу вас, ради всего того хорошего, что еще во мне осталось, пощадите меня!
— Дурочка! Что тебе пришло в голову, неужели ты меня так плохо знаешь?
— Ах, — вздохнула Каролина, наклонилась еще ниже и, целуя полковнику руку, оттопырила зад.
-Тьфу! Стыдись, Каролина! Не заставляй меня думать, будто у тебя совсем нет совести, ведь подобная поза редко свидетельствует о чем-то другом. Теперь же, в наказание за то, что ты так во мне ошиблась, покажи-ка мне свои ягодицы.
— Ах, милостивый господин! — пролепетала Каролина; но мой отец встал с места, взял девушку, уложил ее на кушетку и задрал ее юбки и исподнее.
— Да ты писаная красавица, Линхен! — сказал, отводя взгляд, мой отец, возбужденный выпуклыми прелестями Каролины. — Но я не должен созерцать эту красоту, дабы ты не разочаровалась ни во мне, ни в себе.
С этим словами он опустил исподнее на положенное место, накрыл его юбками и аккуратно все расправил.
