Павел Андреевич занялся содержимым коричневой папки. Сверху лежал приказ округа о назначениях и перемещениях, отпусках и поощрениях — обычный кадровый документ, копии с которого рассылались во все части. Не без умысла оставляя приказ на потом, Карпов отложил его в сторону, бегло просмотрел содержимое папки, однако не обнаружил ничего, что требовало сиюминутного рассмотрения, и уже тогда только вернулся к окружному приказу. Прочитал не имевшие к нему отношения три параграфа на первой страничке, перевернул ее. И вдруг, не поверив своим глазам, изумленно вскинул рыжие брови. Растерянно огляделся по сторонам, будто хотел кого-то призвать в свидетели, пригнулся к следующей страничке. Ошибки не было. В четвертом параграфе черным по белому было написано, что начальником штаба Н-ского погранотряда назначается подполковник Суров Юрий Васильевич.
— Суров Юрий Васильевич, — повторил вслух Карпов.
Как же так получается? Почему Суров, если Карпов просил утвердить на эту должность Кондратюка Григория Поликарповича, тоже подполковника, не варяга, а своего, доморощенного, вот уже десяток лет ходившего в заместителях начальника штаба?
Просил и устно, сделал и письменное представление, предварительно согласовав просьбу в окружном штабе. Что же получается? Выходит, его, Карпова, ходатайство — пустой звук? Значит, с ним можно не считаться? Ведь это самое настоящее недоверие! А каково Григорию Поликарповичу? Каково ему, старому служаке, замещающему начальника штаба уже целых семь месяцев?! И как ты, полковник Карпов, ему в глаза посмотришь? Чем оправдаешься?
Мгновенно вспыхнув, Павел Андреевич встал из-за стола и начал ходить по кабинету. Однако он быстро отошел — верх взял здравый смысл: округ тут ни при чем. Суров назначен Москвой. Стало быть, незачем звонить. Незачем трепыхаться. Приказы не обсуждают.
Григорий Поликарпович Кондратюк, как и преобладающее число офицеров-пограничников, пошел в войска «по велению сердца», как он сам не раз говорил, движимый романтикой и, конечно, чувством патриотизма. Он был готов сидеть десяток и больше лет в глухомани, сидеть и постоянно ждать нарушителя, ждать отпуска, который пролетит как один день, всколыхнув тоску по вольной жизни на гражданке и такое желание… возвратиться в эту самую глухомань, на свою милую заставу.
Лейтенант Кондратюк начинал хорошо. У него сразу же проявились блестящие способности изобретать разного рода хитрости для усиления охраны границы. Лейтенант к тому же хорошо пел, был общителен. И люди очень тянулись к нему. Слово заместителя начальника пограничной заставы подчас было весомей приказа самого командира.
