Я отнес и закопал кота на могиле матери — неглубоко. Поужинал конфетами с могил, дождался ночи и незаметно вернулся домой. Прокрался в свою комнату, а когда… эти люди закончили выпивать и заснули, зашел в их комнату. Подтащил плед к дивану и, раскурив две сигареты, положил их так, чтобы покрывало затлело — пришлось раздувать. Потом перешел на кухню и собрал растопку… старые газеты и щепки, в кучу у дров рядом с печкой. Да, у нас была печка, которую дровами топят. Хотя и было лето, но дрова рядом с ней лежали — не на улицу же выносить.
Когда покрывало в комнате уже хорошо дымило, я поджег поленницу и вышел на улицу. Убежал в лес только тогда, когда дом полыхал, а из него никто не выбежал.
По мере того, как рассказывал, в носу появился кисло-сладкий запах углей пепелища сгоревшего дома — многократно пролитого водой пожарными, приехавшими из райцентра под самый конец.
— Ночь я провел на излучине реки, — невольно ощерился я, глядя сквозь пространство в воспоминания. — Накидал сена в старый дуб — он был расщеплен молнией, и часть легла параллельно земле, как полка в поезде. Когда проснулся, испытал удивительное чувство. Наверное, это было ощущение свободы.
Утром вернулся в поселок. Серьезно разбираться никто не стал — меня сначала отправили в больницу, а потом к двоюродной бабушке в Первомайский — это соседний поселок.
— Не могу сказать, что это страшная или грязная история, — пожала плечами Ребекка, заполняя паузу и глядя на меня чуть склонив голову. — Но ведь это еще не все? — добавила она, кратко посмотрев на Юлию.
— Не все, — кивнул я и, удивляясь тому, с какой легкостью рассказываю подробности своей жизни, продолжил: — В Первомайском имелась… молодежная банда — так тебе будет понятней. Все скидывались в общак… в казну для арестантов, — снова пояснил я, — якобы для тех, кто сидит в тюрьмах.
— И ты оказался в этой банде, — когда я ненадолго задумался, произнесла Ребекка.
— Бекки, понимаешь, Рабочий Поселок и Первомайское — это умирающие моногородки. Это не то место, где ты выбираешь оказаться в банде или нет. Тебя или принимают, или из тебя вынимают — используя как дойную корову. С меня доить было нечего — бабушка с которой я жил, говорила мне, что живем на минимальную пенсию — денег у нас совсем не водилось. И да, мне — чтобы не превратиться в опущенного, пришлось доказывать, что я достоин того, чтобы пополнить ряды юных уголовников.
Юлия отошла к узкой бойнице и, присев на подоконник, потягивала вино, глядя на гладь залива. Ребекка, отставив бокал, подошла ближе, присев на краешек стола.
