Лена набрала лекарства, развела физраствором и ввела в подключичную вену.
— Понажимай, пожалуйста, на грудную клетку, — сказала ей доктор, заряжая дифибрилятор, — Можно чаще, не бойся, — проговорила она, глядя на медсестру. — Так, выключай монитор. И все отходите!
Еще один разряд. И снова та же линия.
— Я опоздала, — выдавила врач. — Если бы я начала пораньше. Лена, еще адреналин. Кто-нибудь, делайте ему массаж.
Рядом стоял я. Не колеблясь, подошел и начал ритмично надавливать на грудную клетку.
— Осторожно, тремя пальчиками, — сказала мне анестезиолог.
— Атропин надо? — спросила Лена.
— Нет. Уже достаточно.
Ввели лекарственное вещество. Вновь отключили монитор. Все отошли.
Разряд.
Снова массаж, и линия на экране, дающая зазубрины только при надавливании на грудь.
Тяжелый вздох, и так сокрушающее:
— Все… — Анестезиолог перестала нажимать на грудь малыша и отсоединила аппарат ИВЛ от эндо-трахеальной трубки, подержала ладонь над трубкой, проверяя, задышит он сам или нет. — Что ж, пускай полежит по правилам два часа. — И трясясь, вышла из палаты.
В реанимационном отделении воцарилось молчание. Гнетущая и вязкая тишина, продираемая одним лишь писком датчиков.
А я все смотрел на монитор, надеясь, что прямая линия вот-вот пойдет зубцами. Молил бога. Надеялся. Меня всего трясло. Хотелось сказать: Еще раз, давайте еще адреналин и еще один разряд. Хотелось снова начать делать ему искусственный массаж сердца.
Хотелось плакать.
Я ощущал свое бессилие, свою вину, которой не должно было быть, ведь я все равно ничего не мог поделать. Меня трясло, сердце, казалось, отбивало ритм за двоих: меня, и уже биологически мертвого ребенка. Ноги были ватными, а дыхание задерживалось тихими рыданиями, которым я не мог позволить вырваться наружу. Пробирал озноб, в глазах стояла влага.
Заглох писк датчиков. И я, дрожащими руками, помогал снимать с маленького тельца электроды. Его ручки и ножки были белы, как бумага. Но я не мог поверить, что все уже кончено, что он мертв.
Хотелось обнять его, хоть как-то вдохнуть в него жизнь.
Хотелось кричать: Господи, почему?!
Жутко хотелось курить…
День, который я не могу забыть. День, когда я впервые увидел смерть, и проиграл ей. Хотя, не мне было решать, и я ничего не мог сделать…
