Мы сварили харчо и сделали чанахи, также сделали хачапури, правда из готового теста, и Гога сказал, что это не то, тесто надо делать самому.
— Может ты передумаешь уходить? — спросила я осторожно.
— Ты не представляешь, как тяжело далось мне это решение. Я люблю твою маму больше всего на свете, и тебя тоже очень сильно люблю. Но я многое понял, эта жизнь не для меня. Твоя мать тянет меня на дно, я боюсь, что мы очень плохо кончим.
Я не понимала какая «эта» жизнь не для него. Разве вообще существует другая жизнь? Но спрашивать об этом не стала.
— Забери меня с собой, пожалуйста. Я не нужна маме, и так всем будет лучше.
— Я поговорю об этом с ней, — ответил Гога после некоторого молчания, — пока обещать ничего не буду.
Утром я проснулась от охов-вздохов, так я называла звуки, которые издает мама, закрываясь в комнате с каким-либо мужиком. Она никогда не стеснялась моего присутствия в квартире. Гога был первый кто просил ее вести себя потише.
— Да плевать мне на нее! Она все равно ничего не понимает, — как-то сказала мама, и Гога оставил попытки утихомирить ее.
Наверное они помирились, подумала я. Пока я была в ванной Гога ушел. Когда я зашла на кухню мама варила кофе.
— Где Гога? — чуть ли не плача спросила я маму.
— Да никуда не делся твой Гога. В церковь пошел, ерундой этой твоей заниматься, — мама повернулась и посмотрела на меня. — Только не хнычь! Что тебе вообще взбрело в голову? Зачем тебе вдруг приспичило креститься?
— Так бог хочет.
— Откуда тебе знать чего он хочет? Выдумываешь херню всякую.
— Нет. Я знаю что он есть. Я это чувствую, чувствую его присутствие.
— Зря я оставляла тебя со Светкой, забила тебе дуростью всякой голову.
— Почему ты так против? Ведь хуже мне от этого не будет.
— Не знаю. Может ты и права, хуже не будет, — уже спокойно сказала мама, — я только не понимаю, зачем тебе это нужно, откуда такая потребность в боге?
— Он мой друг. С ним же можно дружить?
Мама смотрела на меня и молчала. На ее лице была скорбь.
— Да. Дружи с богом, если хочешь. Может ты когда-нибудь простишь меня, — после некоторого молчания добавила она.
Я не стала спрашивать за что мне нужно прощать ее. Мне не хотелось с ней разговаривать по душам, потому что всегда подобные разговоры заканчивались ее слезами и обвинениями меня во всех грехах.
Вернулся Гога, он улыбался, и не разуваясь зашел на кухню.
— В субботу идем креститься! Ты довольна, девочка моя?
— Прекрати с ней сюсюкать, она уже большая, — огрызнулась мама.
