— Чтобы застрелиться? — хмыкнул я.
— Там увидишь. А браунинг не помешает! — в каком-то снисхождении или, вернее, превосходстве надо мной сказал Миша и вдруг сменил разговор: — А хороша твоя жиличка. Займусь я ею! — и уснул.
— Займись! — с ревностью сказал я, а мне уже плыла Элспет, и мифический пароход из Индии готовил пары на Англию.
Мечтать, однако, долго не пришлось. Взвинченный коньяком организм потребовал действий. Мне плеснулась моя Персия. Я почувствовал, что мне не хватает ее тягот. Они выходили против всего нынешнего счастьем. Разделить этого счастья мне было не с кем. Здесь его разделить мог бы, наверно, только Саша. Я пошел к Ивану Филипповичу. Он на коленях молился.
— Иван Филиппович! — позвал я. Он замер. — Иван Филиппович! — еще позвал я.
Он, кряхтя, поднялся с колен, насупленно зыркнул на меня.
— А эта жиличка-то, Анна-то, она как тебе будет, зазноба сердечная или просто так? — спросил он.
— Просто жалко ее! — сказал я.
— Жалко, так век она у нас жить будет или только полвека? — в недовольстве спросил он.
— Ну, поживет. А потом куда-нибудь устроим ее в службу. Миша вон поможет устроить! — сказал я.
— Ты, Борис Алексеевич, вот что! — посуровел он. — Ты это. Это их совето — власть разве что до весны, до тепла. Не дольше. Так ты уж не избалуйся. Придет старая власть, и найдешь себе благородную, из семейства.
— Да будет тебе, Иван Филиппович! — в чувстве сказал я и от чувства вдруг, не зная как, выпалил: — Иван Филиппович! — выпалил я. — А я ведь на войне Сашу встретил!
Я намеренно сказал не «на фронте», как то вошло в обиход, а сказал «на войне», тем как бы приближая себя к Ивану Филипповичу и сглаживая свою вину за то, что не сказал о Саше раньше.
— Так не отпускал бы от себя! Чином-то ты, поди, повыше был! Взял бы его к себе! — вопреки моему ожиданию, спокойно сказал Иван Филиппович.
— Его… — сказал я и замолчал.
Иван Филиппович, как в ожидании удара, замер.
— Он… — сказал я.
И пока Иван Филиппович сказал свое какое-то утробное, какое-то звериное «Ну!», я увидел, сколько мы все любили Сашу. Иван Филиппович, вдруг сжавшись, будто уже получил удар, весь вдруг очертился, будто вырезался из тьмы каморки. Я увидел, сколько он стар, сколько ему в его старости не надо моих слов.
— Ну! — прорычал он.
— Убили в голову. Он пошел спасать своих охотников. В перестрелке его убили! В голову! — сказал я не слово «погиб» и не слово «разведчики», как то уже прижилось, а говоря невоенное слово «убили» и старое слово «охотники».
