— Это все какая-то похабщина из тех, что выдумывают пятиклассники. Если не хуже. Попробуйте заливное. Я вот сейчас угощусь. У вас рыба остыла.
Мистер Дюшемен взглянул в свою тарелку.
— Да! Да! — пробормотал он. — С сахаром и в уксусном соусе!
Боксер-чемпион вновь ускользнул к серванту — славный, тихий человек; ненавязчивый, как жук-могильщик.
— Вы ведь собирались мне кое-что рассказать для моей монографии, — напомнил ему Макмастер. — Что стало с Мэгги... Мэгги Симпсон. Шотландкой, которая позировала для картины «Женщина в окне»?
Мистер Дюшемен взглянул на Макмастера здравомыслящим, но растерянным и уставшим взглядом.
— «Женщина в окне»! — воскликнул он. — Ах да! У меня ведь есть акварельный набросок. Я сам видел, как она позировала, и купил набросок прямо на месте... — Он вновь оглядел стол, заметил у себя в тарелке заливное и начал жадно есть. — Красавица! — добавил он. — С очень длинной шеей... И конечно же она не пользовалась особым... уважением! Думаю, она еще жива. Но уже немолода. Видел ее пару лет назад. У нее дома было много картин. Редчайших, само собой! Она жила на Уайт-чапел-роуд. Разумеется, она была из того самого класса... — Он продолжил что-то бормотать, склонив голову над тарелкой.
Макмастер решил, что приступ кончился. Он ощутил неодолимое желание повернуться к миссис Дюшемен; лицо у нее было суровое, строгое. Он быстро сказал:
— Если он немного поест, желудок заполнится... и тогда кровь отольет от головы...
— О, извините! — простонала она. — Как же это ужасно! Я себя никогда не прощу!
— Нет! Нет... Что вы, ведь я для того и приехал!
Глубокие чувства оживили все ее бледное лицо.
— Какой же вы славный! — грудным голосом проговорила она, и они так и замерли, не сводя глаз друг с друга.
Вдруг Макмастер услышал крик у себя за спиной:
— Говорю вам, он заключил с ней сделку, dum casta et sola, конечно. Пока она целомудренна и одинока!
Мистер Дюшемен, внезапно почувствовав, что над ним более не властна некая темная, мощная сила, подавляющая его собственную волю, радостно вскочил, слегка задыхаясь.
— Целомудренна! — прокричал он. — А сколько намеков в этом слове... — Он оглядел широкую и длинную скатерть — она раскинулась перед ним, будто луг, по которому можно пробежать, разминаясь после долгого заточения. Прокричал три неприличных слова и вернулся к тону, очень характерному для участников Оксфордского движения[20]. — Но целомудрие...
И вдруг миссис Уонноп ахнула и взглянула на свою дочь: та чистила персик, а лицо ее медленно заливала краска. Миссис Уонноп повернулась к мистеру Хорсли, сидящему рядом, и проговорила:
