Сперва они перебросились парой фраз — обсудили то, что в Лондоне Герти не страшна полиция, то, с каким великодушием принял ее в свой дом священник. А ведь одна она на поезде и до Чаринг-Кросс не добралась бы...
А потом они стали подолгу молчать. Рядом с их фонарем пролетела летучая мышь.
— Какая огромная! — воскликнула мисс Уонноп. — Это Noctilux major...
— И где вы научились этой абсурдной латинской классификации? — спросил Титженс. — Разве это не phalaena...
— У Уайта, — ответила она. — В его «Естественной истории Сельбурна» — единственная книга по этой теме, которую я читала...
— Это последний английский писатель, что умел писать, — заметил Титженс.
— Он называет холмы «величественными и прекрасными возвышенностями», — проговорила она. — И где вы только научились такому ужасному латинскому произношению? Ведь это же Phal...i...i...na! Рифмуется с «Дина», а не с «Елена»!
— Он называл холмы «грандиозными и прекрасными возвышенностями», а не «величественными и прекрасными», — поправил Титженс. — Как и у всех учеников общественных школ, мое латинское произношение основывается на немецком.
— Вот именно! — воскликнула она. — Папа рассказывал, что его это жутко раздражало.
— «Цезарь» — то же, что «Кайзер», — проговорил Титженс.
— Да ну их, ваших немцев! Никакие они не этнологи, и филологи из них дрянные! — сказала мисс Уонноп. А потом добавила, чтобы не казаться столь педантичной: — Папа так всегда говорил...
И воцарилась тишина! Мисс Уонноп поплотнее укуталась в плед, одолженный ей тетей, и теперь ее тень походила на черную гору со слегка вздернутым носом. Будь у нее шапочка квадратной формы, она походила бы на ткачиху, но на ней была красивая лента, и потому девушка больше напоминала богиню Диану. Ехать рядом со спокойной, тихой девушкой в тумане, не пропускающем лунного света, было и приятно, и волнительно. Копыта коня звонко стучали по дороге. Ближайший фонарь вдруг осветил коричневатую фигуру мужчины с мешком за плечами; он вжался в изгородь, а у ног его, жмурясь, стояла его собака.
«Хорошо он укутался, этот лесник, — подумал Титженс. — Вечно эти южные лесники спят всю ночь... А потом платишь им по пять фунтов за возможность поохотиться на выходных...» И тут он понял, что ему предстоит осесть дома. Больше никаких выходных с Сильвией в особняках среди высшего общества...
И тут его спутница внезапно проговорила, когда повозка выехала на просеку глубоких лесов:
— Я вовсе на вас не злюсь из-за того замечания о латыни, хотя вы повели себя удивительно невежливо. И я вовсе не хочу спать. Как же тут хорошо.
