А у этих — пистолетов не видно. По крайней мере, не бросаются в глаза… Да и некогда мне разглядывать, мне спешить надо… Ныряю в ближайший просвет, а они, эти мобстеры непонятные, даже и расступаются вежливо, надо же, и вдруг… И вдруг вижу, вижу Вальку Корешкова, вот кого! Учились мы с ним в одном классе, вплоть до восьмого, да! А сейчас, выходит, он один из этих ребят… Давненько его не видел, тоже, наверно, лет восемь, да и не рассчитывал когда-нибудь увидать… Здесь — тем более… Слегка пригибаюсь, бочком, бочком, хотел мимо проскочить, да он сам уж заметил меня, глазастый.
— Здорово, Марк! — окликнул негромко, может, кроме меня никто и не услыхал. Торможу, голову поднимаю, глаза таращу.
Невысокий и всё такой же крепкий. Рыжий, конопатая кожа мужественно натянута на худых скулах (мне бы такое поджарое лицо; у меня рожа хоть пока и не толстая — вот именно, пока! — но всё равно рыхлая какая-то и рохлю умствующего сразу выдаёт); глаза голубые, большие, — смеются.
— У-у, здравствуй, Валентин, — протянул ему руку, и он сжал её своей горячей сухой рукой.
— Ну, как живёшь-то? — спросил он, изогнул губы в улыбочке, золотые зубы справа блеснули. И на шее, красноватой, как бы лёгкими такими пупырышками покрытой — это всё опять от плотности натяжения кожи, здоровой жилистости, — тоже золотая цепь…
— Да так… средне… — промямлил я, зыркнул по сторонам — толпа на нас внимания не обращает, переговариваются, смотрят, наблюдают за чем-то, стоят, как стояли; один, правда, в тёплой такой клетчатой рубахе под курткой, развернулся, двинулся куда-то назад, может, к дверям мусоропровода — отлить…
— Как это — средне? — не понял Валентин.
— Да так… — мне самому смешно сделалось; покрутил перед собой растопыренной пятернёй, не объяснять же, что я и сам плохо понимаю. Хотя и возникло вдруг такое желание — на миг.
Было время, мы ладили друг с другом, можно сказать, почти дружили, за одной партой хотели сидеть, но классная не дала, строгая. У Вальки-то репутация всегда неважная была — двоечника и хулигана. Да, в четвёртом классе. Я ещё песни Высоцкого ему пересказывал, как раз и для себя тогда их открыл (у отца на магнитофоне)…
— А… Отдыхаешь… — солидно заметил Валентин. И тут как раз парень в клетчатой рубахе, тот самый, что в мусорку отливать уходил, вывернул откуда-то сзади, всё ещё одёргивая штаны, и спросил его, по-свойски, но и не без почтения как будто: «Что делать-то будем, Валан?»
— Отдыхаю… — по инерции брякнул я. — Ну, я пошёл, что ли, Валя?
