тот роман
. Целую зиму вообще не читал книг — потому что не нуждался. Хватало и одной. Отравляло чуть-чуть моё счастье только — почему «журнальный вариант»? — что ли нельзя было дать полный? А впрочем, всё равно автора я называл про себя любовно С.К.; а ещё — слушал группу «Квин», почему-то считая их многоголосье продолжением той же темы, только в музыке; удивлялся тому, как здорово мне повезло, что я одновременно к ним пришёл — к этой музыке и к этой книге… И это было как раз время бабушкиной болезни. И движения её к смерти.
Потом, не так уж и много поздней, я взялся было перечитать этот «эпохальный» для меня роман. Не очень даже скрывал, что хочу заново пережить потрясенье, и — ничего не вышло у меня… Злоключения героя били на жалость, на чувствительность, а я-то был уже немного другой, а я-то уже немного поумнел. И потом, я чересчур хорошо помнил сюжет. Отдельные эпизоды знал близко к тексту, — первый восторг даром не прошёл, — и предвосхищать их и повторять было муторно (будто к какой-то контрольной готовился — матерьял закреплял) … И только одно открытие нечаянно получилось, попутное, побочное. Выскочило, как джин из бутылки, огромное, и как бы распростёрлось предо мной. Время. Я разглядел его между строчек; время, когда я зачитывался этой самой «Мёртвой зоной», да просто жил (почти каламбур!): все эти рано начинавшиеся зимние вечера (темнело уже в четвёртом часу); на столе яркий свет лампы и густой, но уютный мрак вокруг; нечастые походы к бабушке в больницу, с непременным возвращением потом к этой лампе и столу… Родители навещали бабушку не один раз в неделю, а я участие гораздо реже принимал. Помню такой случай; собрались однажды в больницу, бабушку проведать. Хотели взять и меня, да потом оставили дома. Будто бы у меня был уж больно несмелый вид. Отец решил, что я чего-то боюсь — больничной обстановки, бабушкиной переменившейся, жалкой наружности… чёрт знает чего. А на самом деле ничего я не боялся, мне просто не хотелось идти. Просто хотелось побездельничать, может быть, «Иностранку» с заветным романом в очередной раз перелистать — ведь была суббота.
Бабушка лежала в больнице, старший брат учился в институте, в В…. В те дни я узнал, что такое одиночество — когда никто не стоит у тебя над душой — и полюбил его. Никто не опекал, не контролировал меня. Наслушавшись бешено обожаемой мною «Квин», вдоволь набренчавшись на гитаре (я подключал её к усилителю и воображал, что со временем — научусь не хуже, чем Брайан Мэй), я сам, без всяких напоминаний и окриков, садился за уроки. Я как будто другим воздухом дышал… И бабушка уловила эту перемену. Увидела, а может быть, просто догадалась. Как-то, во время очередной коротенькой межбольничной побывки, она заметила: «Тебе лучше без меня», — не спрашивала, утверждала, с обычной своей самодовольной такой ухмылочкой, а сама полулежала на кровати (ходить ей было тяжело). Я, кажется, ничего не сказал в ответ, даже не пожал плечами, пожалуй, удивился только, как точно она определила моё состояние.
