Боинг курс спрямил на Канары,
вмерз я в кресло, не мертв, не жив.
Все же я не такой уж старый —
не старее, чем Вечный Жид.
этот облачный дым,
тигот13,
был пронзен — но не мигом раньше! —
мне открылось скопленье вод.
С вышины, меж спиралей пены,
над пучиной чужой судьбы
я следил Острова Блаженных
14,
восстающие из синевы.
Тенерифе,
Ченерфе, Чинет!
15Я две эры тебя искал,
средь задохшихся слов покинут
как среди твоих голых скал.
Все воронки твоих
барранко16зорким вороном разгляжу,
давней распри гадючью ранку
на груди твоей залижу.
Спят герои твои, сокрыты
в черных дырах годов и гор.
Что ж таить на меня обиды?
Я — печальный конкистадор.
И сейчас здесь иное племя
17> —
золотая пора плодов!
Разве род их не зачат теми,
кто родился от ваших вдов?
Хоть не верю я в байки эти
об испанской Большой Резне,
только клялся мне попгенетик:
ваших генов в крови их нет.
Значит, всех унесла зараза
18:
был к вам бог ваш,
Акоран19, крут.
Врет про смысл богослов-пролаза,
и бездарен бытийный круг.
…Вот и скрылись снега Ла Тейде
20.
В кафкин китеж лечу — домой!
Мне б портвейну фугас
и к Фрейду:
залечил бы мне комплекс мой.
(1993, Тенерифе—Мадрид—Москва)
