Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! — quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my
door!»
Quoth the Raven «Nevermore.»
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted — nevermore!
«Кто ты? — взвился я с досады, — дух? пророк? исчадье ада?
Искусителя посланник или странник в море бед,
черным вихрем занесенный в этот край опустошенный,
в мир мой скорбный и смятенный? Но ответь мне: разве нет,
нет бальзама в Галааде, чтоб вернуть слепому свет?».
«Не вернуть» — пришел ответ.
«Птица, дьявол ты, не знаю! — крикнул я, — но заклинаю
этим небом, горним светом, указующим нам путь:
напророчь мне, гость незванный, что в земле обетованной
сможет вновь к Лино желанной сердце бедное прильнуть
и вернуть тот свет блаженный хоть на миг… когда-нибудь…».
Каркнул ворон: «Не вернуть».
Тут я встал: «Твое признанье принял я — как знак прощанья.
Уходи же, кто б ты ни был — в бурю, в ад, куда—нибудь!
черных перьев не дари мне! лживых слов не говори мне!
одиночество верни мне! с бюста — вон! в недобрый путь!
И из сердца клюв свой вырви, чтобы жизнь вернулась в грудь».
Каркнул ворон «Не вернуть».
С той поры сидит упорно надо мною ворон черный.
Ни на миг под этим взором не проснуться, не уснуть.
А в зрачках безумной птицы демон дремлющий таится,
и от крыльев тень ложится, на полу дрожа чуть-чуть…
И души из этой тени, что легла плитой на грудь,
не поднять — и не вернуть!
