Охота за древом | страница 16
В преемники я был назначен с детства
семьей. Был худшим для нее из бедствий
его уход, внезапный и летальный.
Последний труд его монументальный,
оборванный, достался мне в наследство,
а я и знать не знал, по малолетству,
что путь мой мечен в перспективе дальней.
Что ж, я издал, спустя тридцатилетье,
сей труд, снабдив вступлением пространным27,
и это для семьи была победа
(жаль, бабки уже не было на свете).
Но я сейчас не про себя — про деда.
Он рос в местечке и в семействе странном.
3.
Он рос в местечке и в семействе странном:
отец — хасид, наполненный псалмами,
и ляйпцигский профессор дед по маме,
умерший рано и с пустым карманом.
Шла дочкам, в Русслянд сосланным, приданным
общаться в лавке и кой-как с мужьями
они могли, но как на иностранном.
Такая жизнь казалась горше плена,
и счеты с ней красавица Елена
свела, как отстрадала третьи роды,
и с мачехою стали жить сироты.
Дед послан был учиться в ешиботе30,
но мамин — Гейне был язык и Гете.
4.
А мамин Гейне был язык и Гете.
И быв отцом за вольнодумство порот,
пройдя бар-мицву31, он подался в город
от сна патриархального и гнета.
В гимназии был опыт ешибота
полезен. Дед-филолог был бы горд:
для внука грызть гранит науки — спорт,
а языки давались просто с лету.
На испытаньях на вопрос «Кто вас
готовил к нам из профессуры местной?»
ответив «сам», услышал «неуместна
здесь ложь», но в пятый был зачислен класс.
И так барьер процентный одолев,
у теток жил, двух прогрессивных дев.
5.
Из тетушек, двух прогрессивных дев,
одна потом в Америке училась
и там, туземцам в радость, отличилась,
помочь создать компартию успев.
Еврейскую утопию воспев
для негров, видя, что погорячилась,
в свой рай, в свой край родимый воротилась
как раз к тридцать седьмому — но не сев,
и тихо умерла в своей постели
(спас от судьбы, видать, еврейский Бог,
хоть выбить дурь марксистскую не смог).
Уже прозревший, сдерживался еле
дед в спорах с ней. Она в ответ кричала,
но — чистая душа — не настучала32.
6.
Да, чистая душа, не настучала.
Идем назад: германская война,
пятнадцатый… А деду горя мало:
трактат он пишет «Солнце и луна»
про гений и талант. Но вскоре на
гражданскую уходит. Идеалы
еврейского понятны пацана
(минус тринадцать зренье не мешало).
В седле стяжал он конармейских лавров,
словарь испанский зачитав до дыр.
Гласит апокриф — рявкнул командир
(а, может, это был и сам Котовский):
«Хай скачет в университет московский,
а тут не треба нам таких кентавров».
7.
Не надо было им таких кентавров,