Серебров не раз находил в своем учебнике по тракторам записочки вроде такой: «Милый Гарик, в моем сердце горит огонь любви. Неужели ты не видишь? Потуши его. Я тебя умоляю». Он не знал, чьих рук это дело. Зинка, пунцовая, во все глаза смотрела на него, но вряд ли она писала такие вещи. Прочтя очередную записку, Серебров свирепел. Он стучал по столу карандашом, требуя внимания, и жестоко, сердито принимался, выражаясь языком Ольгина, «доводить до ума» устройство мотора.
В это время тянулась рука: можно вопрос?
Вскакивала курносенькая кубышка — швея Ездакова.
— Гарольд Станиславович, — спрашивала она, разыгрывая смущение, — а будет после окончания курсов выпускной вечер?
— Это к делу не относится, — стуча карандашом по столу, отрезал Серебров.
— А вы ведь хорошо танцуете, — слышался голос Ездаковой. — Я видела…
Он этого дополнения не замечал — ждал, когда стихнут глупые разговоры.
— Ох, одному ему будет трудно, ведь нас целая дюжина, — притворно вздыхала продавщица из промтоваров.
Серебров молчал.
Теперь уже все девчонки вздыхали, глядя на него.
— Ну, наболтались, — произносил он и вдруг спотыкался, замечая горячий Зинкин взгляд. Она не отводила от него глаз, и это мешало ему говорить, двигаться. В перерыв, развешивая таблицы, Серебров слышал чей-нибудь ехидный голосок, выводивший частушку:
У милого у моего
Голова из трех частей:
Карбюратор, кумулятор
И коробка скоростей.
— Аккумулятор, — произнося по слогам, поправлял он.
— А у моего «кумулятор», — говорила Ездакова.
После занятий он шел домой злой. «Черт знает что! Надо жениться, что ли, чтоб они отлипли, а то ведь я вовсе изведусь. Наверное, надо сделать это просто: поехать к Вере и сказать, чтоб выходила за меня замуж. А как Надька? Я же люблю ее, и она, несмотря ни на что, любит меня». Он по-прежнему весь взволнованно напрягался, заметив похожую на Надьку женщину. Если бы она согласилась бросить Макаева!
Инженер Серебров вроде бы настырно и круто обучал своих курсанток тракторному делу, но все чаще, оглядывая лица сидящих в кабинете учениц, думал о том, что потуги его напрасны. Группа становилась все меньше. Девушки, которые приходили еще на занятия, отчего-то перестали озорничать, спрашивать о выпускном вечере и перестали подкладывать преподавателю записки. Серебров думал теперь, что дни, когда находил он в своем учебнике их писульки, были самыми веселыми. Тогда в девчачьих глазах светилось любопытство, а теперь его не было.
