Разговор затянулся. Открыв маленький ноутбук, Капустин ловко щелкал по клавишам, бормоча что-то себе под нос и поминутно поминая маму. На кухне они, правда, были не одни. Едва Пух переступил порог, заполнив маленькое пространство прихожей своими габаритами, как патриархальную тишину квартиры вновь нарушила трель дверного звонка.
– Ой, здравствуйте. Вы к Всеволоду? Проходите, – услышал майор голос жены из коридора и характерный, до боли знакомый баритон и почти писклявый фальцет, принадлежащие не кому-нибудь, а его старым армейским товарищам Блохину и Лютикову. Оба поджарые, загорелые. У Блохи на скуле тонкий белый шрам, а у Лютого – кто бы мог подумать! – элегантная проседь на висках. Ни дать ни взять гусар в увольнении. Новый взрыв восторга, новая порция коньяка, и все сначала.
– Я как услышал, – поделился Пух, обхватывая стакан огромной лапой, а затем, будто воду, отправляя напиток в рот, – сразу наших на уши поднял, и, ты не поверишь, командир, все сразу собрались и в путь.
– Да мы и так думали приехать, сначала к Капустину, а потом, может, и к тебе, – Блохин осторожно понюхал жидкость в рюмке – стаканами он коньяк отказывался пить категорически – и, пригубив, разумно отставил ее в сторону. – А тут как раз работенка для нас подходящая.
Как странна и блистательна была судьба Винни после увольнения в запас, так обыденна и пуста была жизнь других парней из разведвзвода. Кто-то спился и скололся. Кто-то уехал на очередную войну и сгинул в сырости джунглей или холоде горных перевалов.
Видя все эти перипетии, Лютый решил пойти по пути наименьшего сопротивления и без зазрения совести отработал телохранителем у местного картофельного короля без малого год, после чего был с треском выгнан с работы, застуканный суровым хозяином поверх своей единственной дочери. Далее он таксовал, из-за чего ножевых ранений получил едва ли не больше, чем в пору военных действий на Северном Кавказе, а потом и вовсе ушел в глубокое подполье, и как зарабатывал на жизнь, никто не знал.
Блохин после увольнения подался в коммерцию, но быстро прогорел и устроился работать на завод, где с восьми до пяти прилежно шлифовал заготовки для тормозных башмаков подвижного состава РЖД.
Серая у них жизнь была, скучная. Ни цевья автоматного в руке потискать, ни гранату в наглую харю метнуть, ни даже зуботычин надавать. Все теперь стали грамотные, грозили судебными исками и виртуозно исполняли маленькие и, наверное, от того недоказуемые пакости.
