Она остановилась, и ее мысли потекли в другом направлении.
— Еще вчера была я ему так дорога, но и нескольких часов не прошло, как все изменилось; он подозревает меня, приказывает мне расстаться с ним, расстаться навсегда! Ах, если бы он видел глубины моего сердца! Если бы он когда-нибудь узнал, что я перечувствовала, видя его агонию, и насколько после этого возросла моя нежность! О Амбросио, любовь моя, мой кумир! Придет время, когда бескорыстие и чистота моей любви убедят вас. Еще два дня — и вы увидите мое сердце, в котором вы занимаете второе место после Бога. Тогда-то вы меня пожалеете и раскаетесь в том, что толкнули меня в могилу, но увы, это будет слишком поздно.
При этих словах рыдания заглушили ее голос. Она наклонилась над Амбросио, ее слеза упала ему на щеку.
— Ах, я нарушила его покой! — воскликнула она и торопливо отступила.
Но ее тревога была напрасной. Никто не спит так крепко, как тот, кто решил не просыпаться. Настоятель не шевельнулся, наслаждаясь покоем, который ему с каждой минутой все труднее было сохранять. Жгучая слеза прожгла его до самого сердца.
«Какое чувство, какая чистота! — сказал он себе. — Ах, если мое сердце так трогает жалость, то как бы его волновала любовь!»
Матильда вновь встала и на несколько шагов отошла от кровати. Амбросио быстро открыл глаза, чтобы бросить на нее ханжеский взгляд. Но она не смотрела на него. Грустно прислонившись лбом к арфе, она пристально глядела на изображение Мадонны, висящее против его постели.
— Благословенное, трижды благословенное лицо. К тебе он обращает свои молитвы, тобой восхищается! С каким удовольствием глядит он на это изображение, с каким пылом обращает к нему свои молитвы! О, если бы какой-нибудь добрый гений, милостивый к моей любви, мог бы открыть ему истину! Если бы его мужской инстинкт мог обрести голос в эти мгновения и направить его к ней, к этой… Нет, умолкните, напрасные надежды. Нельзя поддаваться мыслям, которые пятнают добродетель Амбросио. Его влечет вера, а не красота. Не перед женщиной, а перед святыней преклоняется он. Ах, если бы однажды он обратил ко мне хоть малую толику той нежности, которую он расточает Мадонне, пусть бы он только сказал, что, не будь он обручен с Церковью, он не стал бы презирать Матильду! Пусть эта сладкая мысль питает меня. Может быть, он признается, что испытывает ко мне чуть больше, чем только жалость, и что любовь, подобная моей, заслуживает ответа. Наверно, он это признает, когда я буду на смертном одре. Тогда он не будет больше бояться нарушить свои обеты, и его нежность смягчит муки моей агонии. Ах, если бы я была в этом уверена, как бы я торопила свои предсмертные минуты!
