Бабье лето... Мы взошли на холм за Вилейкой. Наши востроносые черные туфли побелели от пыли. Щеки обстрекались крапивой, а у Долорессы Луст даже ягодицы. Достигнув наконец вершины, мы встали среди зарослей боярышника и вербы у небольшой лощинки. Она походила на гробницу любви. Да, - прошептала Долоресса Луст, - здесь. Здесь, в этой впадинке, ровно Четверть века назад наша сподвижница Долоресса Луст благополучно рассталась с девственностью. Ее почти шутя сорвал канатоходец заезжего цирка. Не то Мурза, не то Джалиль, а может, Мурза Джалиль в одном лице. Долоресса Луст смахнула чистую слезу. После чего улеглась в лощинке, такая же трепетная и хрупкая, как и в те невообразимые времена. Мы, шестеро седовласых юношей, снова выстроились в аккуратную шеренгу...
Сойдя с холма, гуськом промаршировали в парк Серейкишкес. Там, где некогда красовался популярный дансинг «Сарай», мы откололи чарльстон, похлопали в ладоши и прокричали: «Twist again». Покидались каштанами там, где когда-то гремел тир ДОСААФ. Сами над собой посмеялись близ руин Комнаты смеха. Потом разделили арбуз. Его сок и семечки разлетались там, где в свое время несколько ныне знаменитых поэтов учинили физическую расправу над бригадиром советских критиков Пятрасом, отнюдь не классиком. Сок и семечки разлетались, обращаясь в культурный слой.
В аудитории номер семь, где некогда наш коллега Людвикас сложил «Оду Транзиту», мы присели на подоконник. Ода, ее дух, реяла в воздухе. И мы сказали: о, да! Вспомнить - и то приятно. Она получила высокую оценку. Премию Баварского ландтага, малый янтарный приз братьев Диргел, исключение из alma mater с волчьим билетом и два года вольных строек. Людвикас зачитал ее вслух. К сожалению, она оказалась далекой от совершенства и наивной, однако несколько поседевших юношей сумели возбудиться и здесь же, на черных лавках, они еще раз доставили удовольствие ненасытимой Долорессе Луст, американской шпионке... В седьмой аудитории... На черных партах... Под портретами Миронаса, Валкунаса и Мицкуса (завхоза)...
В ближайшей парикмахерской, в знак протеста против приказов давно несуществующей военной кафедры и полковника Степы Степанова, мы все остриглись наголо. Долоресса Луст солидарности ради сбрила свой снопик.
Ликуя, поспешили мы в «Литературную светлицу», место вечного успокоения. Былое место успокоения. Теперь мы скинулись по две с половиной тыщи и получили отдельный столик в центре. Хотя в зале не было ни одного живого или полумертвого литератора, наши бритые затылки внушали робкое почтение. Никто нас не выгнал.
