— Извините, но он так не поступит, — поспешно возразил Андрей Андреевич. — Если Федор Карлович изменник, то и я тоже.
Эти слова сопровождались общим согласным бормотанием, и полковник понял, что придется уступить силе. Он стоял с недовольным и нерешительным видом.
— Но время-то не терпит, — заговорил он наконец снова. — Уже три часа, а в десять мы должны быть на Адмиралтейской площади. Что мы будем делать с Федором Карловичем? Он в любом случае станет у нас на пути. Мы должны найти способ обезвредить его. Что он там у себя делает?
— Пишет!
— Что пишет?
— Письмо.
— Кому?
Полковник некоторое время смотрел на офицеров, затем умышленно перевел разговор в другое русло.
— Хорошо! — пробормотал он под конец. — Вы все уверены в своих солдатах?
— У них нет своей воли, они слепо подчиняются нам. Если мы потребуем, они перебьют своих родителей.
— Хорошо! — повторил полковник с характерным кивком, означающим учтивое прощание. Офицеры поняли, поклонились и ушли.
Едва они вышли из комнаты, полковник подозвал адъютанта и дал ему указание не выпускать из казармы никого из офицеров и солдат без особого письменного разрешения — в противном случае постовые обязаны стрелять.
— А также, — и он это особенно подчеркнул, — чтобы все письма, кем бы они ни были написаны, передавались ему.
Оказавшись теперь в одиночестве и не видя для себя более важного занятия, полковник начал снаряжаться к торжественному и кровавому дню. Дел было немало, этикет был строг, и Николай Иванович, претендовавший после революции не меньше чем на пост военного министра, придавал большое значение своей мужской красоте, жестокость которой он, правда, не осознавал. Еще с раннего вечера был тщательно вычищен мундир, привинчены многочисленные ордена, ослепительным блеском сияли надраенные высокие сапоги, а гордость высшего офицерства, облегающие рейтузы из белой кожи, которые надо было натягивать сырыми, чтобы они сидели в обтяжку, уже несколько часов мокли в воде. Оставалось только побриться и одеться. Когда полковник хлопнул в ладоши, тут же примчались два денщика, притащили в альков большую ванну и, пока полковник брился, взялись за работу, то есть положили его в ванну и принялись изо всех сил натягивать на него рейтузы. Денщики несколько преувеличивали свои усилия, но в том и состояла их служба. Пока они втроем усиленно боролись с неподатливой кожей, будто крестьяне, пытающиеся надеть лайковые перчатки, вернулся адъютант Павел Григорьевич.
