В горле мигом пересохло, Саша с перепугу чуть не выронил коробку с недовольно фыркнувшим Ахилкой, но все же набрался храбрости и сначала толкнул дверь, а потом, когда створки не сдвинулись с места, решился взяться за одно из бронзовых колец и потянуть на себя.
К его изумлению, кольцо оказалось не таким уж тяжелым, и дверь сразу открылась. Правда, за ней царило то же самое синее, блестящее, хоть и не ослепляющее свечение, и Саша помедлил мгновение, прежде чем решился переступить через высокий мраморный порог. Казалось дико странным, что вот это — неизведанное, синее, сверкающее, непостижимое — находится в двери его квартиры и, собственно говоря, в самой квартире!
За дверью никого не было, но Саше на миг почудилось, будто сквозь него что-то прошло — и в то же время его словно холодной волной окатило. Он отпрянул было, но тотчас шагнул вперед и, как бы прорвавшись сквозь синий блестящий занавес, очутился в просторном беломраморном зале с высокими окнами, которые выходили в такую же сияющую синеву. Выглянуть в окно Саша ни за что не решился бы, да и не до того ему было: он увидел, что на мраморном столе, находившемся посреди зала, лежит запеленатая в скотч рука-воровка!
Вид этого скотча, такого обыкновенного для того мира, где только что находился Саша, и такого необыкновенного для этого зала, в котором было что-то нереальное, потустороннее (хотя нет, не что-то — в нем все было нереальное и потустороннее!), потряс Сашу до глубины души — и в то же время, как ни странно, заставил его смириться со всем, что бы ни случилось в дальнейшем, каким бы странным, пугающим и опасным грядущее ни оказалось.
Рядом с рукой-воровкой лежал небольшой нож с желтой костяной ручкой, стоял маленький глиняный кувшинчик, а еще лежала плоская восковая табличка, на которой было что-то нацарапано.
Точно такие же восковые таблички Саша видел на Крите, в Ираклионе, — в Археологическом музее. В те незапамятные времена, когда до Греции еще не добрался из Египта папирус, на воске писали металлическими или каменными стилосами и хозяйственные заметки, и письма, и даже книги.
Саша не сомневался, что это все ему оставила Ангелина Богдановна. Но где она сама?!
Он осторожно взял табличку — и остолбенел при виде крючков, которыми она была испещрена: «Δορογου Αλέξανδρος, δορογου Σαββατιστής! Ιδτι προτιβ βραγα τεβε πριδετςα οδνομу…»
Ахилка в коробке часто запыхтел. Возможно, он тоже ничего не понимал. Вполне вероятно, между прочим!
