– Отпусти свою карету, – сказал я, – и пойдём со мной. Мы должны нанести визит.
– А нужно ли мне сопровождать тебя? – спросил он; и я прекрасно знал, что у этого труса на уме.
– Я не могу довериться никакому другому напарнику; идти один я не могу; однако, если не пойду, король по-прежнему останется назавтра жив, и наш шанс будет упущен.
– Что произошло? – спросил он.
– Измена! – ответил я свирепо. – Чёрная, подлая измена. Но не бойся, я успею удушить её, прежде чем будет причинён какой-либо вред. Идём!
В молчании он шёл рядом со мной минут десять, в течение которых, казалось, заблудился в своих размышлениях. И заблудился настолько, что не замечал дороги, по которой я его вёл; только когда мы вступили на Рю де л’Эпе, он вдруг поднял голову.
– Постой-ка! Эжен, куда мы направляемся? – воскликнул он, узнавая улицу.
– Всего лишь несколькими шагами далее, – отрывисто ответил я и продолжал идти до тех пор, пока мы не встали перед дверью, на которой номер 24 был чётко различим в свете яркого фонаря неподалёку.
– Мы пришли, – сказал я, останавливаясь и поворачиваясь к нему лицом.
– Но это, если не ошибаюсь, дом мадемуазель де Труакантен.
– Точно, – ответил я со смехом, – и именно здесь вынашивалась измена, проклятая измена, о которой я говорил. Жребий брошен, благороднейший кузен; ты и эта женщина сделали из меня орлеаниста; мне нельзя отступиться, потому что вы слишком далеко завели меня, поэтому остаётся продолжать. Этой ночью я собрался присоединиться к герцогу Орлеанскому в Лотарингии, но, прежде чем уйду, наступит расплата.
Теперь я смотрел ему в лицо, и моё дыхание было жарким, а глаза пылали яростью, которая завладела мной. У него отвисла челюсть, и красивое лицо стало пепельным, когда он уловил смысл моих слов.
– Я не понимаю, – запнулся он.
– Ты поймёшь всё через несколько минут, – насмешливо ответил я, – потому что нас учат, что со смертью всё становится ясно. Ты поймёшь, как одурачил меня и как я в свою очередь одурачил тебя, попросив сопроводить меня сюда, чтобы могла свершиться справедливость.
Я расхохотался, и при этих звуках он отшатнулся, как будто я ударил его.
– Ты ошибаешься, – выдохнул он, дрожа всеми членами.
Я сбросил шляпу и плащ и обнажил свою шпагу, приближаясь к нему.
– Доставай шпагу! Предатель! Пёс! Иуда! Доставай шпагу! – гремел я, сверкая своим клинком перед его глазами.
– Ты ошибаешься, – невнятно повторил он, отпрянув от меня.
– Как же так! – издевался я. – Разве может некто настолько смелый, чтобы участвовать в заговоре, быть настолько нерасторопен, чтобы достать шпагу? Разве нет в тебе мужества, что ты стоишь там, дрожа, будто сражённый приступом лихорадки? Или вид стали вселил ужас в твоё бабье сердце?
