— Цепочка офшоров может вывести на совладельцев банка Nord, — произнес Вадим.
— Твою ж налево! А твой знакомый может сделать так, чтобы они там не очень старались, когда будут копать эту историю?
— Не знаю, чувак, не знаю, но он сделает всё, что возможно. Удачно тебе долететь, — произнес Вадим и отключился.
Я убрал телефон в карман и поежился. В холодном утреннем свете серебряные фюзеляжи самолетов на взлетной полосе напоминали выброшенных на берег рыб, на востоке разгоралось тревожное алое зарево.
Я откинулся в кресле самолета и закрыл глаза, ускорение вдавило меня в кресло, гул двигателей действовал убаюкивающе. Когда я проснулся, в иллюминаторе сквозь сероватую дымку уже виднелись пригороды Лондона. В салоне играла Вторая симфония Рахманинова, преданность British Airways классической музыке всегда была для меня труднообъяснимым явлением. Мой знакомый репортер Dow Johns Стив оставил ключи от своей квартиры на Clapham Junction — районе, известном тем, что даже среди представителей британских низов считался неблагополучным. Из мебели в квартире имелось только потрепанное черное кожаное кресло, в качестве кровати хозяин квартиры использовал лежащий прямо на полу матрас. Я снял пиджак, бросил его в угол и развалился на кресле. Неподалеку имелась круглосуточная лавка, хозяин которой — уголовного вида пакистанец двухметрового роста — регулярно со мной здоровался. В этот раз визит к нему не понадобился: Стив оставил мне недопитую бутылку виски. Я на три пальца налил в бокал коричневой резко пахнущей жидкости и сделал первый глоток. В животе стало тепло, за окном уже мерцали огоньки окон, на пригород Лондона опускались лиловые сумерки.
Утром я заказал кофе в Starbucks около метро, пахло овсяным печеньем, напротив две женщины в хиджабах изучали витрину видеопроката, из открытой двери доносилась песня Эми Уайнхаус. Я купил билет на электричку и опустился на пластиковое сиденье и открыл бесплатную газету. Передовица была посвящена вечерней давке в метрополитене — после футбольного матча группа фанатов затеяла драку, в результате которой два пассажира упали на рельсы. За окном проплывали запыленные деревья, в просветах ветвей виднелись башни старой электростанции Battersea, переделанной в сверхсовременный офисный центр.
Вынырнув посреди бестолковой сутолоки вокзала Виктория, я окончательно проснулся. Владение Вайсмана затерялось среди десятков похожих особняков с чугунными решетками, украшенных табличками с угрозами в адрес владельцев велосипедов. Я нажал на неприметную кнопку звонка — мне открыла миниатюрная девушка в строгом темно-синем платье. «Феликс Леонидович ожидает», — произнесла она по-русски. В тенистом дворике стояла старинная скамейка с забытым кем-то томиком Оруэлла, я улыбнулся. Газонная трава хранила на себе следы заботы нескольких поколений садовников. Интерьер дома Вайсмана был подчеркнуто спартанским: бежевые ширмы в японском стиле, дизайнерские стулья из черного пластика, засохший букет цветов на столе, напоминающий икебану. Я повидал много жилищ людей, не испытывавших стеснения в средствах. Полгода назад я ужинал в особняке одного скромного чиновника на Рублевке — зал высотой с трехэтажный дом был окружен дорическими колоннами, в центре был расположен бассейн, в котором плавали розовые лепестки, а хозяин располагался на двухметровом позолоченном троне. Полагаю, дизайн жилища обошелся Вайсману не сильно дешевле, чем рублевскому патрицию, однако здесь чувствовалась продуманная сдержанность, призванная обезопасить хозяина от обвинений. В восточном варварстве. Феликс Вайсман оказался немолодым человеком среднего роста с уютным округлым животиком. Его пиджак явно был сшит на заказ на Сэвил Роу. Вайсман протянул руку в приветствии, его тонкая кисть выглядела аристократично.
