- Добрый вечер, Зульфугар-киши!
Махмуду показалось, что Темир и не расслышал толком, что ему Салатын посулила, а если и расслышал, то не усек, а то бы кинулся ястребом, не стоял бы тут с отвисшей челюстью и не озирался по сторонам...
- Добрый вечер, Темир, - отвечала Салатын за отца. - Ну, пойдем вниз, поешь и ложись спать.
Они вышли, и с лестницы, ведущий на первый этаж, послышалось покашливание Темира.
- Замучил я тебя в последнее время, Махмуд, дорогой. Ничего не поделаешь, старость, будь она проклята. Бог дает нам жизнь, а в придачу тысячу хворей... Но, клянусь твоей головой, Махмуд, тут совсем другой случай.
Нетерпение одолевало старика, он торопился, говорил с трудом, дыхание было прерывистым, а голова его на подушке показалась Махмуду с кулачок.
- Клянусь тебе могилой отца. Зульфугар-даи, ты в полном порядке! Помереть мне, если вру. Проснешься утром здоровехонек и еще водки со мной тяпнешь!
Махмуд в сущности, не лукавил, повода для паники, действительно, не было, никаких серьезных изменений. Если бы не эта ледяная испарина, подумал он, все еще ощущая жуткий холод в руке. Как будто зимой речной воды коснулся.
- Зря... зря я убил его, - бормотал старик.
Махмуд привстал от неожиданности, посмотрел на Мошу, который укоризненно покачивал головой, и, чертыхнувшись в уме, раздраженно спросил старика:
- Кого убил? Когда убил? Что ты такое городишь?
- В двадцать первом году, сынок, урядника Сарыджа-оглу Мухаммеда из Пейканлы.
- Люди каждый день друг дружку убивают, а потом живут себе припеваючи, пьют-гуляют! И помнить не помнят! - Махмуд встал, пересел на килим рядом с Мошу, потом вернулся на свое место. - Что же до урядников, приставов, жандармов, полицейских, то мы еще в школе учили, что всю эту шваль надо убивать. Чего ты вдруг всполошился?
- Из Баку уполномоченный приехал, он велел убить, и я убил.
- Тем более! Вели мне сейчас прокурор, ступай, мол, и убей, не пойду разве? Как миленький пойду! Ты же бывалый человек, сам знаешь, начальства ослушаться нельзя, не положено! - замолол языком Махмуд, но увидел в погасших глазах под мохнатыми бровями такую растерянность и безнадежность, что запнулся, замолчал, подумал, что нет, не то, действительно, другой случай...
Господи, спаси!... Что за идиотские речи они тут ведут?!. О чем говорят?!. Какое отношение к сегодняшнему дню, к этой ночи, к этому дому и к жизни этого дома может иметь убитый в двадцать первом году урядник?!. Старик, если не угомонить его, и сам свихнется на старости лет и дом свой ославит, домочадцев обездолит. Снотворного, что ли, дать ему, чтобы обмяк, расслабился и заснул, забыл обо всем напрочь? Но нет, ослаб он очень, не затошнило бы от транквилизатора или, хуже того, не разболелась бы голова.
