Щупленький парень с бескровно-белым личиком, пошатываясь, не без труда наполнил вместительный рог.
— Вот чудеса! Я пью, а пьянеет каракатица! — сострил Бакур.
Ребята дружно загоготали.
— Что, улизнуть вздумал?! — Бакур повернулся к официанту. — Пей, пей, пока не вздул тебя как следует!
Официант с тоской оглядел ребят и просительно уставился на Бакура.
— Учти, в последний раз прощаю! Знаешь же меня: разойдусь — распотрошу тебя!
— Чего пугаешь, Бакур-джан! Плохо шутишь, — с деланным весельем сказал официант, превозмогая страх.
— Поглядите-ка на нашего брюхача! На этого обжору! Всажу тебе рог в пасть, узнаешь у меня. — И Бакур зловеще повертел огромным рогом перед носом официанта.
— Вай, что ты за недотрога, Бакур-джан, выходит, и пошутить с тобой нельзя, — растерянно пробормотал официант, задыхаясь и обливаясь потом, как загнанная лошадь.
— Заткнись, пес! Укороти язык, тварь брюхатая! — И Бакур влепил бедняге оплеуху.
— Жизнью клянусь, как брата люблю тебя, твой меч — моя голова! — повинился официант, ошалев от удара.
— Еще влепить?! Как велишь — влепить?! — издевался Бакур, довольный собой.
Официант понимал: перечить наглому своевольному юнцу бесполезно, связываться с ним — все равно что играть с обнаженной саблей. Поэтому предпочел молча стерпеть.
— Знаешь что, я лучше вздую тебя, растрясу брюхо, пока ты не лопнул. — Бакур деловито и почти заботливо оглядел официанта. — Ладно, не буду, пожалуй, марать руки! Но смотри у меня! Давай-ка допивай.
Официант покорно подхватил брошенный ему рог. Подумал, прикинул и благоразумно выбрал смерть от вина. Припал к рогу и с усилием, но осушил-таки. Выпить-то он выпил, но что с ним стало! Побагровел, запылал, глаза с темными набрякшими веками вываливались из орбит. Смачно ругнувшись, он вылетел во двор, — внутри у него бурлило, как бурлит в бочке неперебродившее вино.
Вывернуло всего, беднягу.
— Шляется сюда, поганец, на мою голову! — жаловался он немного погодя чернявому буфетчику, привалившись к стойке и охлаждая оскорбленное сердце стаканом боржоми. — Прикончит меня, гаденыш!
Буфетчик слушал, сочувствуя.
— Не могу больше терпеть! Надо мной измывается, собачье отродье, а сам хуже свиньи обжирается! В какую утробу влезет столько жратвы и пойла! Ничего, свернет себе шею, свалится где-нибудь с обрыва, — пьяным водит машину! Дождусь, дождусь радости!
— Если эти бездельники разбиваться будут, брюхо у тебя пустым мешком обвиснет, — они ж тебя кормят!
