— Почем ты знаешь, Азиз, какое у кого богатство, ты его миллионы не считал, ключа от сейфа он тебе не давал, — рассмеялся инспектор.
— Э-э, начальник, поражаюсь тебе! Неужели не знаешь, земля слухом полнится! От людей ничего не укроется.
Мигриаули попрощался с Азизом и торопливо зашагал дальше, думая о словах дворника.
На окраинной улице, рядом с той, которую подметал дворник Азиз, поблизости от перекрестка, находился ресторан «Самадло». Новое, отделанное мрамором здание красовалось среди деревьев — миндаля, граба. Ресторан «Самадло» облюбован был прожигателями жизни.
Посетитель сначала попадал в просторный буфет. Плюгавый сероглазый буфетчик подобострастно заглядывал ему в глаза. За спиной буфетчика на нескольких полках пестрели бутылки разных форм и размеров, прельщая яркими этикетками.
А как соблазнительны были закуски! Жаренный в духовке поросенок, украшенный редиской и тархуном. Оскалив острые зубы, поросенок словно дразнил посетителя. А рядом с ним под стеклом лобио трех видов: заправленный орехами, гранатом и луком с острым перцем! Так и манили, просили отведать их гоми и мчади[2] из белой и желтой кукурузы! И сыры — сулугуни по-мегрельски, мягкий домашний сыр по-имеретински и овечий — тушинский! О разнообразии вин и говорить нечего: белые и красные — «Мухранели» и «Цоликаури», «Ркацители». Имелись и чача, и коньяки разных марок — «Энисели», «Тбилиси», «Варцхе». А надо всеми ними орнаментом тянулся строй бутылок с шампанским.
Словом, не было напитка и закуски, которую не смог бы предложить вам расторопный буфетчик с угодливой улыбкой на смуглом лице, украшенном баками и аккуратными усиками. Он не только улыбался, он волчком вертелся, ублажая посетителя и добиваясь благодарности.
Рядом с буфетом располагалась кухня, где господствовал солидный шеф-повар. Он царственно расхаживал между сковородами и кастрюлями, придирчиво пробуя приготовленные блюда. На поясе у него висел большой цицхви[3]. Двое поварят глаз с него не сводили, на лету подхватывая малейшее указание.
За буфетом находился зал, который днем обычно бывал заперт, но иной раз двери его, подобно вратам рая, раскрывались для избранных.
Вдоль стен зала тянулись и «кабины», предназначенные для уединенных компаний.
В широкие окна просторного зала влилась живительная вечерняя прохлада, спасая от духоты.
За одним из столов ужинала, шумно веселясь, группа молодых людей. Один из них, которого называли Бакуром, пьяно разглагольствовал о чем-то, развалясь на стуле. Дружки его, пресытившись едой, равнодушно отводили глаза от вертелов с шашлыками, от румяных цыплят, грудой наваленного мяса — хашлама; они только пили, пили жадно.
