– Так, все-все-все, – поднялся Цыпа и начал собирать бухло в ящики. – Хорош уже, разошелся тут.
– Дима, вот ты, вроде ж не тупой, тебе нужно учиться, а ты херней маешься.
– Чего сразу херней?
– А того. Придумал, что журналист, а ты почитай, что ты пишешь? Это же ужас.
Значит, прочел. Вот тут Цыпа обиделся уже по-настоящему и не смолчал:
– Как могу, так и пишу, пристал, блядь! Я хоть пытаюсь, а ты стоишь тут, и трындишь, и трындишь.
Покачиваясь, Филиппыч презрительно посмотрел сверху вниз:
– Ты по природе валет.
Цыпа окрысился:
– Хороший валет блатнее всех[52]. – Но профессор посыла не понял, а может, не захотел понять.
– Хочешь писать? Пиши. Но так книжки надо читать, а не узнавать классиков по, боже упаси, экранизациям. А потом пиши, рви, пиши, рви и только тогда уже неси что-то даже в такую погань, как твой бульварный листок с программкой. Написал – произнеси вслух. Прочти. Стесняешься меня – кошке, блядь, прочти, поможет. И образовывайся, а то станешь таким же, как все они, следующим дебилом. Языки учи – английский, тот же украинский.
– А это еще на хера? – покосился Цыпа, ставя ящики под прилавок.
– И это спрашивает у меня человек по фамилии Цыпердюк?
Цыпа не любил, когда его тыкали в почти неблагозвучную фамилию. Сегодня его весь день шпыняли все, кому не лень, и по концовке он сорвался, как это часто бывает, на наиболее близком человеке:
– Слышь, заткни хавало свое, сбитый летчик, понял?
– Я хоть сбитый, а ты вообще не взлетевший! – Профессор надвигался с явным намерением схлестнуться в ближнем бою, и тут, кстати, расклад был бы в его пользу: Цыпа был моложе, но Илья Давыдович – гораздо выше и массивнее.
– Все! Я тебе ничего не должен, ты мне ничего не должен. Все, разошлися, заебал, – отодвинулся Цыпа и направился к выходу, не забыв незаметно прихватить остатки сигарет в качестве слабой моральной компенсации за произошедшее.
– Нет, вы слышали, ра-зо-шли-ся! Ты мало того что второклассник, ты еще и второгодник! Ты не Цыпа, ты цыпка!
На том и расстались.
6.10
Самое интересное, что Цыпа не так давно думал о том, чтобы подучить украинский язык – в школе его, конечно, не преподавали, но ничего же сложного, все понятно: «Як умру, то поховайте» – и так далее. Мысль об украинском пришла после гола Реброва в Лиге чемпионов, когда этот молодой блондинчик катался по траве, а весь киевский стадион одновременно сошел с ума от счастья.[53]
Между прочим, до этого матча Цыпа был в целом за Россию – батя всю дорогу болел за «Спартак», дед – так вообще за пресловутое «Торпэдо». Тогда заканчивался сезон и возле игровых автоматов на набережной у телевизора, выставленного возле шашлычной, собралась куча мужиков. Аудитория в основном состояла из противных чертей разной степени испитости, все так откровенно топили за «спартачей», что Цыпа по глупой детской привычке «болеть за слабых» перестроился и начал поддерживать Киев, который, в принципе, ранее был ему прохладен.
