И самое главное: он позвонил Таньке. Теперь, когда у него был постоянный заработок, кров и пища, он имел право это сделать.
С колотящимся сердцем купил телефонную карту, закрыл за собой тяжелую дверь уличной будки и набрал домашний севастопольский номер. Долгое молчание, скрежет, попискивание, и потом четкие длинные гудки.
— Алло!
— Танька, — сказал Голев, уткнувшись губами в телефонную трубку, как в шею жены, — Танька, это я.
— Коля?! Коленька, где ж ты, милый мой, дрянь такая, ну почему ты мне раньше-то, сволочь, не позвонил? Где ты? Приехал?
— Нет, Танька, я все еще здесь. Зарабатываю вам деньги.
— Не нужны нам твои деньги дурацкие, приезжай, Коленька, возвращайся, пожалуйста!
Танька заплакала.
Если бы она знала, что у него нет возможности приехать!
— Таньк, потерпи немного, я должен пока еще тут работать, понимаешь? Мне ведь нужно долг вернуть.
— Знаю я про твой долг! Кичитский прибежал, каялся — это я, говорит, Николая погубил, я свел его с ростовщиком! Так вот, Коленька, этого твоего ростовщика грохнули месяц назад!
— Что?
— Грохнули! — кровожадно сказала Танька, перестав плакать. — Там были такие страшные суммы в расписках, что твои семьсот просто потерялись. Уже нашли убийцу, и он сдал заказчика. Так что ты ничего никому не должен, Коля, просто приезжай! Дети так скучают по тебе, и тетя, и я…
— Как ты сама-то?
— Да что я! Все, как прежде, полы мою. Катя мне еще нашла работенку надомную… А вот тетя не очень хорошо, все болеет, жалуется… Коля, милый, приезжай, пожа…
Тут, естественно, карточка кончилась — Голев ведь выбрал самую дешевенькую, трехминутную. Из трубки, в которой только что жил Танькин голос, доносился монотонный бездушный гудок… Голев вынул бесполезную теперь карточку из автомата и зачем-то положил ее в карман рубашки.
Будто кусочек Севастополя в ней остался — маленький кусочек, буквально на одну Таньку.
К языкам он и вправду оказался способным — всего через полгода начал даже думать на португальском, и сны ему снились на португальском. Нуньес даже не верил, что Голев не учил здешний язык раньше, уж слишком бойко у него получалось. А Фатима старалась расширить его словарный запас: брала разные товары с полок и называла их португальскими словами. Голев запоминал их вместе с ее хрипловатым восточным голосом и робкими движениями — как она убирает черную прядку, выбившуюся из-под косынки, повязанной на колхозный манер, как смотрит на него искоса, ожидая ответа, и как сияет, если он ответил правильно.
