Миряков поднял с земли очередной лоскуток неба и некоторое время наблюдал, как тот тает у него на ладони.
— А мораль такая: да, жарко, да, геенна, но скоро Господь смилостивится, и наступит зимний рай с ватной тишиной и желтыми фонарями. Прямо уже в ноябре-декабре. Ибо так говорю вам я. Вопросы есть?
Митя покачал головой.
— Вот и славно, можешь приступать. Хотя нет, не можешь. Сегодня в двенадцать ноль-ноль тебе надлежит явиться в прокуратуру к капитану Клименко и поговорить о каких-то делах государственной важности. То есть повестку прислали, конечно, мне, но я пока воздержусь. Из соображений отчасти лингвистических: мессия и прокурор — это название для несмешного фельетона.
— А у нас не Андрей главный по общению с властями?
— Он. Но в данный момент товарищ Мусатов пытается добыть бензин, от запасов которого нас вчера избавили неизвестные благодетели, и отрывать его от этого занятия мне совершенно не хочется. Краснопольск, возможно, прекрасный город, но никак не Иерусалим и даже не Назарет, поэтому я бы предпочел продолжить наше турне. И желательно не на осле. Так что извини: я знаю, как ты не любишь выходить в свет, но послать больше некого. Дело, сам понимаешь, ответственное, и еще не известно, чем обернется.
В общежитии было темно и прохладно: единственное окно в конце коридора выходило на запад и было к тому же наполовину замазано белой краской. Нет в аду ни печей, ни сковородок, думал Митя, идя по коридору. Свидригайлов был гораздо ближе к истине: сырая осенняя баня на далекой даче. Электричка, автобус, пешком через поле, и уже давно стемнело, ключ не с первой попытки поворачивается в замке. В предбаннике вечный хлам и обувь со стоптанными задниками, из щелей дует. А в следующем круге именно такое общежитие: крашенные синей масляной краской стены, ветхий паркет. Неизбывная тоска казенных учреждений, откуда тебя никогда не заберут. Некому. Да и некуда: другой вечности нет. И всю жизнь ты готовишься к этой вечности, так чтобы она стала почти родной. В детском саду всех забрали, а ты сидишь на голубой банкетке — уже одетый, только варежки на резинке свисают из рукавов, — и глотаешь, глотаешь соленое, мешающее дышать, но вот что-то обрывается и из глаз льются слезы. В больничной палате пусто, всех увели на какие-то процедуры, ты ковыряешь ногтем пупырышки краски над кроватью, пытаясь подцепить впечатавшийся в стену волосок, а в тумбочке пахнет печеньем и яблоком в полиэтиленовом пакете. На олимпиаде в чужой школе ты решил раньше всех, и высокая белая дверь кабинета закрылась за спиной, так что ты стоишь теперь в пустом коридоре, а за окном уже темно, и не факт, что в раздевалке еще висит твоя куртка, и не вспомнить, на каком автобусе вы сюда приехали.
