Гришка упал на деревья, поэтому, хоть и переломал все кости, остался жив. Правда, то ли от падения, то ли от всего пережитого, сильно тронулся умом, так что до самой смерти жил скудным в этих местах подаянием и откликался на прозвище Полусвят.
В конце девятнадцатого века верстах в двадцати от Сударушки проложили железную дорогу, через реку перекинули первый мост, и все правобережье присоединилось ко ставшему уже безуездным городом Красносельску на правах по-прежнему неблагополучного, но в целом вполне рядового района. На месте вознесения Левтина и его семьи долгое время стояла часовенка, но в двадцатые годы ее спалили приезжие комсомольцы. Часовня под землю не ушла, а прогорела до конца и, когда все, заскучав, разошлись, осыпалась, подняв долго не оседавшее облако дыма и пепла. Поскольку дом нежегомый, безусловно, был одним из первых лифтов, святой Левтин (в народе его обычно называли Лифтином) превратился в покровителя всего, с ними связанного. Считалось, что, застряв, нужно, прежде чем нажимать кнопку вызова, попросить его о помощи словами:
Святой Левтин,
За все прости,
Как грехи отпустил,
Так и лифт отпусти.
Полюбовавшись на немую колокольню испытательной башни, где выясняли, может ли система тормозов и ловителей удержать человека от падения, Ольга с Митей двинулись дальше. Они бродили почти час, то сворачивая с улицы Сакко и Ванцетти в Борисоглебский переулок, то выходя через парк Космонавтов к Вознесенской площади, и карликовые зародыши теней, прилепившиеся к ногам в начале пути, приобрели почти человеческие очертания, как будто каждый шаг растягивал их, заставляя расти. Когда Ольга и Митя, наконец, поднялись на Лютую горку, они обнаружили, что там осталось всего три гроба, причем два были пустыми. Их хозяева стояли над третьим, опустив головы и вытянув руки по швам. Они обернулись на звук шагов и посмотрели на подошедших прозрачными глазами, из которых медленно выливалось небо.
— Умер, — удивленно сказал один из них.
Собрания «Молоха овец» проходили на кухне огромного, давно закрытого ресторана, который принадлежал текстильному комбинату. После того как комбинат отобрали у Кисляка, его хозяйкой стала Анна Дмитриевна Логутова, считавшаяся в городе чьей-то то ли вдовой, то ли любовницей. На самом деле ни бывшие мужья, ни любовники давно уже не имели никакого отношения к ее карьере: со своим бизнесом Анна Дмитриевна вполне управлялась самостоятельно, и текстильный комбинат был лишь одним из предприятий ее концерна, причем далеко не самым значительным. Многие вообще удивлялись, зачем ей понадобилось настолько стремительно и безжалостно «отжимать текстилку» (удивлявшиеся обычно были любознательными мальчиками из хороших семей, которые по-детски считали жаргон обязательным атрибутом прожженного профессионала; остальные либо не задавались такими вопросами, либо, действительно будучи профессионалами, обходились без арготизмов). К тому же чуть ли не главный актив комбината — футбольную команду — Логутова за пару лет благополучно обанкротила. На самом деле Анна Дмитриевна просто очень любила фильм «Москва слезам не верит» и с детства хотела быть похожей на его главную героиню. Стремительность лее сделки объяснялась попыткой переломить судьбу после расставания с очередным любовником: почему-то все Гоши, встречавшиеся Логутовой, либо пили на кухне в плащах на голое тело, либо обнаруживали, что для них социальный статус человека выше, чем личный статус, либо слишком хорошо усваивали урок, что против силы всегда может найтись другая сила.
