Михаил Ильич сел верхом на скамейку без спинки и поставил перед собой чай с ватрушкой. Напротив, положив сумку в траву, устроился Митя.
— Не могу сказать, чтобы я что-нибудь понимал в расследовании преступлений, — продолжал Миряков, кусая ватрушку. Боясь, что та рассыплется, он держал ватрушку всей пятерней, как купчиха блюдце с чаем. Откусив, Михаил Ильич изучил оставшийся кусок и, обнаружив, что добраться до творожной сердцевины ему не удалось, начал разочарованно жевать. — Для меня, правда, очевидно, что раскрыть с помощью знаменитого дедуктивного метода самое завалящее убийство решительно невозможно. Потому что у любого факта может быть неисчислимое множество объяснений, и если возле подъезда жертвы найдены следы одноногого человека с костылем и окурок гаванской сигары, это совершенно не значит, что убийца — кровожадный пират, вернувшийся с Кубы, чтобы отомстить раскопавшей его клад студентке Анжелике Худяковой, которую возил на Остров свободы исполняющий обязанности начальника УВД по Советскому району. Вполне возможно, что перед дверью топтался бомж-инвалид, который хотел погреться и пытался подобрать код, а окурок выбросил с балкона мальчишка, по глупости затягивавшийся украденной у отца сигарой и долго потом блевавший в туалете. И именно эти звуки соседи приняли за предсмертную агонию жертвы. Или это был инопланетянин-монопод, беседовавший здесь с мыслящим тростником, а окурком сигары кажется в нашем измерении их галактика. Современный детектив придумал, как известно, криворотый Эдгар По, человек психически нездоровый, сильно пивший и употреблявший, который устал бороться с водоворотом своего безумия и пытался сбежать в рациональный и предсказуемый мир. Как тот бедняга, который кровоточащими пальцами с содранными ногтями выцарапывает в истоптанной земле уравнения, лишь бы не видеть, как над ним крошатся разноцветные солнца, из скорлупы которых капает горячее, и тонко кричат больные драконы с сочащимися белой слизью морщинистыми шеями. С человечеством, кстати, произошло то же самое: бесконечное ожидание конца света настолько его измотало к семнадцатому веку, что люди решили притвориться, будто вселенная ясна и логична. Все уже сходили с ума в босхианском мире, сотканном из сладкого запаха горящих ведьм и тайной музыки танцоров святого Витта. Неслучившийся апокалипсис шестьсот шестьдесят шестого стал последней каплей: именно в тот год на Ньютона, сбежавшего из чумного горящего Лондона, свалилось его яблоко, из семечек которого и проросла новая цивилизация.
